Голос

Старков редко бывал в кабинете директора. Даже табличка на двери со словом «Директор» внушала невольное уважение и страх. Во время перемены, пробегая мимо директорского кабинета, Старков замедлял бег, говорил или кричал вполголоса, так, чтобы его голос нельзя было отличить и узнать. И сейчас, дожидаясь разрешения директора идти на урок, Старков, разглядывая новый глобус, стоявший на окне рядом с графином, длинный ряд стульев, стены с портретами, почувствовал себя так, будто был только что после болезни. От сознания своей никчемности среди этой чистоты, света и строгой торжественности он готов был провалиться, только бы не стоять здесь и не терпеть на себе взгляды заходивших учителей…

Поля раздвинули лес, посветлело, до Мостовки оставалось километра два. Николаю Семеновичу хотелось вспомнить что-нибудь веселое. Он пошел быстрее.

«А зачем я иду? Простофиля, из детского возраста давно вышел, а взрослым не стал».

Стоял на краю огромного поля пшеницы, разглядывал ходившее волнами хлебное поле. Сорвал несколько колосьев, растер их, провеял на ладонях и не спеша разжевывал: зерна были мягкими и вкусными. Думал: «Что, если бы я тогда женился? Мог бы жить здесь, ходить по этим дорогам, растить детей… Был бы учителем в деревенской школе…»

Прошел мимо длинного зернохранилища с шиферной крышей и свернул к ферме. На скотном дворе в нос ударил запах свежих коровьих лепех и креолина. На кольях, поблескивая, сушились ведра.

Рядом с крыльцом молоканки женщина колола дрова. Лицо пухлощекое, круглое и красное. Она зарубила топор в чурку, разогнулась, и он увидел: она намного моложе, чем показалось сначала. Ресницы белые.

— Вам кого? — громко спросила женщина.

— Надю Андрееву.

— В том конце живет.

Женщина едва показала рукой и принялась колоть дрова, считая разговор законченным. И ни разу не оглянулась, пока Николай Семенович стоял, не решаясь спрашивать дальше.

Подойдя к Надиному дому, Николай Семенович остановился под окнами. Солнце, отражаясь от стекол, ослепило его. Нагнулся к окну и посмотрел, что делается внутри. Играют на полу дети — два мальчика и девочка. Самый младший сидит в перевернутом стуле и поднимает крик, как только старшие перестают двигать стул.

Николай Семенович отступил от окна, подошел к низким длинным воротам, прислонился к ним и стал рассматривать две высокие поленницы сухих дров, сложенные одна к другой вдоль острого дощатого забора. За домом сарай с двумя стайками. Метрах в пяти от крыльца, покосившись, крепко стоит одинокий лиственничный столб, оставшийся от старой изгороди. К столбу прибит жестяной умывальник, под ним — лужа. Под окнами на тонкой жердочке висит белье. Николай Семенович как будто с неохотой отклонился от ворот, отшагал не спеша около домов до конца деревни, вернулся и теперь совсем медленно шел мимо Надиного дома. Старый, старый дом… Почерневшие, будто каменные, бревна, плоская крыша, маленькие окна… Над крыльцом прорезано в бревне оконце, накрест забитое двумя металлическими прутьями…

Николай Семенович пошел быстрее. Он все прибавлял шагу, будто опаздывал или боялся чего-то. Навстречу шла женщина, высокая, полная, завязанный клетчатый платок упал ей на плечи. Походка усталая. Казалось: все на свете ей надоело.

Поравнявшись, она коротко взглянула на Николая Семеновича, чуть поправила платок, и без того хорошо лежавший на плечах, выражение ее лица при этом почти не изменилось. Николая Семеновича будто иголкой кольнуло в сердце: он узнал Надю! «Не оглядывайся», — сказал он себе и оглянулся, увидел, как она закрыла ворота и, не задерживаясь, скрылась в доме.

Он понял, и ему стало легко от этого: Надя его давно забыла.

А он? Что же было все эти годы с ним?

Из своей детской любви с годами он вылепил что-то вроде маленькой ослепительной статуэтки, поставил ее на своем столе, молился ей, считал ее единственным своим достоянием. Она каждый день напоминала о себе, просила о чем-то несбыточном. Послушный ее голосу, он гнался за своей детской тенью, как когда-то за бегущими по земле тенями облаков. Но что из того, что потрогаешь или наступишь на тень облака?..

Темнеющий купол неба, на котором скоро появятся звезды, был теперь для Николая Семеновича просто куполом — и ничем больше. Все было просто: просто лес, просто купол, просто дорога, просто Николай Семенович… Николай Семенович косил сено, потом его занесло в Мостовку… Сейчас он как ни в чем не бывало идет домой. Старики не ужинают, ждут Николая Семеновича. Им хочется говорить только о Николае Семеновиче, или просто о Коле, но они стыдятся чего-то и говорят обо всем, что их окружает, смеются, что соседка Аграфена очень уж чудачит: кричит на воробьев, когда они садятся на цветущие картофельные кусты…

Весь вечер сидела у Старковых Ангелина Ивановна и ждала Николая Семеновича.

— Вот это по-нашему, по-деревенски, — говорила она, помогая налить воды в умывальник. — Сразу небось мозоли появились? Покажите-ка?

Николай Семенович протянул правую руку ладонью вверх. Ангелина Ивановна пальцами потрогала ладонь Николая Семеновича и, не скрывая восторга, сказала: