Голос

— Откуда у вас такие крепкие мозоли? Настоящая мужская рука!

Ужинали вчетвером.

Николай Семенович проводил Ангелину Ивановну и хотел уйти, но она взяла его под руку и решительно сказала:

— Нет-нет, посидите у меня. Я одна живу, никому мешать не будем. Еще раз поужинаем? — Лицо ее улыбалось, но глаза были серьезными.

— Можно, — согласился Николай Семенович.

— Я ведь колхозницей стала, — смеялась она, оглядываясь на Николая Семеновича. — До педучилища плохо представляла, как живут в деревне, а теперь, как видите, все делаю. Только еще корову осталось завести!

Ангелина Ивановна смолкла на полуслове, прислушалась:

— Опять ко мне идут. Ну хоть бы трезвые…

Она с огорчением вздохнула и в каком-то бессилии села к столу.

— Можно войти? — спросили один за другим два парня, заранее виновато улыбаясь.

Толю Алещугова Николай Семенович узнал — Толя похож на своих старших братьев. Второй парень незнакомый.

— Леша. Амбросов.

— Артухский? — спросил Николай Семенович.

Толя рослый, степенный, может долго сидеть неподвижно и смотреть на Ангелину Ивановну. Он часто приходит — надеется покорить ее сердце. Леша маленький, худенький, весь какой-то острый, брови срослись на переносице. Заметно, что ребята выпили.

Минут через десять Николай Семенович прощается с Ангелиной Ивановной. Она не сразу отпускает его руку:

— Приходите, Николай Семенович!

Призывно горели окна в доме учительницы. Ангелина Ивановна отодвинула штору и долго смотрела в темноту. Николай Семенович спохватился: он стоит в открытых воротах и его хорошо видно. Сделал несколько шагов по направлению к школе, увидел: кто-то сидит на углу школьной завалинки, жжет и бросает в темноту спички.

— Катя! — узнает Николай Семенович. — Ты не спишь?

Катя облегченно вздыхает:

— Я думала, ждать долго придется…

Катя перелезает через школьный забор, отодвигает жердь, на которую закрыты ворота. Николай Семенович входит, Катя закрывает ворота. От школы и забора лежит огромная тень, они делают шаг и оказываются в полной темноте. Трава в ограде большая, тропинка заросла. Они идут к школьному крыльцу. Наверху крыльцо заставлено партами, на партах лежат скамейки. Николай Семенович с Катей переставляют парты так, чтобы за одной из них можно было сидеть. И Катю, и Николая Семеновича разбирает смех: пока они двигают парты, кажется, что грохот слышен на всю деревню.

Катя первая садится за парту. У Николая Семеновича ничего не выходит:

— У меня ноги не вмещаются!

Они сидят и говорят всю ночь, и иногда Николаю Семеновичу кажется, что Ангелина Ивановна стоит за крыльцом и прислушивается к их разговору.

Дом на поляне (повесть)

1

В конце зимы на Татарской заимке заболел Иван Федосов. Смерть не однажды подкарауливала его, но Иван Захарович всегда показывал ей кукиш. «На, подавись, — говорил он. — И деньгами моими подавись, дай только подняться».

Иван Захарович просил жену Марью привезти врача, но та слушала плохо. До деревни четыре километра — за час дойти можно. Конюх, он же и сторож, сидит сейчас в бригадной конторе, дрова в плиту подбрасывает. Попросить его — даст коня. До больницы оттуда еще пять километров. Навряд ли врач окажется ночью в больнице, домой надо идти будить. Поедет на заимку или не поедет, неизвестно. Скорее всего пошлет кого-нибудь из помощников. Или скажет: вези Ивана сюда! Можно бы с конного двора вернуться на заимку, а потом уж с Иваном в больницу, но и это лишнее. Таблетки, уколы… ничему этому Марья не верила и сама за шестьдесят два года в больнице не была ни разу. Придет смерть — ничто не поможет.

Об этом она и сказала Ивану.

Иван медленно повернулся на другой бок, вытер рукавом лоб и стал смотреть в окно, выходившее на Широкое болото, занесенное снегом. Под лучами мартовского солнца снег на болоте блестел, и даже из окна смотреть на него больно. Сразу за болотом почти отвесно возвышается Белопадский бугор, деревья полегли на нем, не выдержав крутизны.

Дважды прогремел выстрел: кто-то охотился по насту на диких коз. После выстрелов Иван заметил: ходики тикают медленно, вот-вот остановятся.

В облаке пара вошла в избу Марья, прогрохотала около печи поленьями.

— Марья, подтяни гирю.

Не взглянув на Ивана, она пошла к часам. Долго разглядывала стрелки, оглянулась и спросила:

— Которую куда?

Иван скомандовал:

— Маленькая пусть так будет, большую на тройку ставь.

Марья подтянула гирю, толкнула маятник.

«Ну вот, вроде бы легче стало», — подумал Иван, слушая, как бодро зашагали ходики. Он снова посмотрел в окно, представил, как солнце растопит снег, как заревет вода, обрушиваясь с бугров на болото, как Марья вынимает зимние рамы, обливает их кипятком и соскабливает ножом тесто с присохшими лентами газетной бумаги, как белит печь и моет в избе к Маю и как потом, будто за день, появится зеленая трава, покроются листьями деревья, засинеет речка Индон, — и впервые стало страшно, что не доживет до полного тепла.