Голос блокадного Ленинграда

Прошло полгода молчанья
   с тех пор, как стали клубиться
в жажде преображенья,
   в горячей творящей мгле
твоих развалин оскалы,
   твоих защитников лица,
легенды твои, которым
   подобных нет на земле.
Прошло полгода молчанья
   с тех пор, как мне стала сниться
твоя свирепая круча —
   не отвести лица!
Как трудно к тебе прорваться,
   как трудно к тебе пробиться,
к тебе, которой вручила
   всю жизнь свою — до конца.

Но, как сквозь терний колючий,
   сквозь ложь, клевету, обиды,
к тебе — по любой дороге,
   везде — у чужих и в дому,
в вагоне, где о тебе же
   навзрыд поют инвалиды,
в труде, в обычной заботе —
   к сиянию твоему.

И только с чистейшим сердцем,
                                     и только склонив колено,
тебе присягаю, как знамени,
                                   целуя его края, —
Трагедия всех трагедий —
душа моего поколенья,
единственная,
             прекрасная,
                        большая  душа  моя.

Весна 1947

3

Друзья твердят: «Все средства хороши,
чтобы спасти от злобы и напасти
хоть часть Трагедии,
                    хоть часть души…»
А кто сказал, что я делюсь на части?

И как мне скрыть — наполовину — страсть,
чтоб страстью быть она не перестала?
Как мне отдать на зов народа часть,
когда и жизни слишком мало?
Нет, если боль, то вся душа болит,
а радость — вся пред всеми пламенеет.
И ей не страх открытой быть велит —
ее свобода,
           та, что всех сильнее.
Я так хочу, так верю, так люблю.
Не смейте проявлять ко мне участья.
Я даже гибели своей не уступлю
за ваше принудительное счастье…

1949

Измена

Не наяву, но во сне, во сне
я увидала тебя: ты жив.
Ты вынес все и пришел ко мне,
пересек последние рубежи.

Ты был землею уже, золой,
славой и казнью моею был.
Но, смерти назло
                и жизни назло,
ты встал из тысяч
                 своих могил.

Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад,
сквозь печи, пьяные от огня,
сквозь смерть свою ты шел
                         в Ленинград,
дошел, потому что любил меня.

Ты дом нашел мой, а я живу
не в нашем доме теперь, в другом,
и новый муж у меня — наяву…
О, как ты не догадался о нем?!
Хозяином переступил порог,
гордым и радостным встал, любя.
А я бормочу: «Да воскреснет бог»,
а я закрещиваю тебя
крестом неверующих, крестом
отчаянья, где не видать ни зги,
которым закрещен был каждый дом
в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб…

О друг, — прости мне невольный стон:
давно не знаю, где явь, где сон…

1946

Мой дом