Голос греха

Перед трюмо стоял Соитиро — сейчас он служил «манекеном». По соседству Тосия выбирал из кучи пиджаков подходящий по размеру. Это заняло неожиданно много времени. Костюм не шился на заказ, поэтому, естественно, не мог сесть идеально, но Тосию это всё равно раздражало. Хорита, хотя и сказал: «Выглядит пристойно», но продолжал задумчиво наблюдать, склонив голову набок.

Пресс-конференция была организована по просьбе Соитиро. На следующий день после встречи в кафе в Хатиодзи он позвонил Акуцу на мобильный и попросил об этом. Сказал, что Митани был категорически против, но в итоге проникся желанием Соитиро увидеться с матерью, и они пришли к договорённости, что на пресс-конференции тот не будет показывать своё лицо. Тосия, со своей стороны, согласился на личное интервью при условии анонимности, без съёмки, руководствуясь интересами своей семьи. То, что он не отказался от интервью, а собирался рассказать всю правду, хоть и скрыв при этом своё имя, казалось Акуцу проявлением честности.

Если пресс-конференция сможет заставить полицию зашевелиться, то пресса подхватит эту тему, появятся новые публикации. И они будут вовлечены в этот водоворот. Разумеется, как журналист, Акуцу собирался продолжить сбор информации — и сделать финишный рывок плечом к плечу с двумя жертвами преступления.

— По-прежнему дёргаешься? — язвительно спросил Тории у Акуцу, который бессознательно то вскакивал, то садился на место. Это был максимум того, чего можно было дождаться от шефа. И к такому Акуцу уже привык. Наоборот, когда Тории обращался к нему со словами поощрения, у репортёра это вызывало зуд.

Когда шеф вышел из комнаты, к Акуцу подошёл Мидзусима и, ухмыляясь, прошептал на ухо:

— А ведь он к тебе, Акуцу-кун, с самого начала цеплялся…

— С самого начала?

— Ты же два года назад работал над проектом, связанным с малыми театрами Кансая.

Это был проект, который подбросил ему Томита из отдела шоу-бизнеса. Акуцу начал заниматься им неохотно, но неожиданно втянулся. Он следовал по пятам за театральной труппой, которая, чтобы привлечь зрителей, задействовала социальные сети и выступала по всему городу с какими-то дурацкими представлениями.

— Тории только с виду такой, а на самом-то деле тот ещё любитель театра.

— Не понял… — Акуцу никак не мог понять, куда клонит Мидзусима.

— Он в институте в театральном кружке играл.

— Шутишь?

— «Кампоу в юбке».

— Что это?

— Его сценическое имя.

— Да не может быть! Это типа пародия на Хун Кампоу?[158]

— Не забывай, кто слил тебе эту инфу, — совершенно излишне добавил Мидзусима и вышел из комнаты.

Вспоминая вечно недовольную физиономию Тории, Акуцу никак не мог избавиться от мысли: что же случилось с «Кампоу в юбке»?

Наконец, похоже, определились с пиджаком. Акуцу протянул Соитиро, беспокойно ёрзающему на стуле, пластиковую бутылку с водой.

— Волнуетесь?

— Хочется удрать.

Все в комнате дружно засмеялись.

— Но бежать-то некуда… Всё честно расскажу.

Его худое лицо было напряжено, но выглядел он лучше, чем в тот день, когда они встретились впервые. Так как адвоката у него не было, Соитиро предстояло остаться один на один с огромным количеством журналистов. Акуцу переживал за него, но, поскольку тот был преисполнен решимости, просто постарался подбодрить его.

— Пора, — хорошо поставленным низким голосом объявил Хорита, взглянув на ручные часы. Он был незаменимым участником этого журналистского расследования.

— Ну, я пошёл.

Акуцу пожал Соитиро руку. Ответное рукопожатие было на удивление крепким.

Тосия и Хорита пошли вперёд, за ними последовали Соитиро и Митани. Скрип кожаной обуви — звук шагов множества людей в полутёмном коридоре. Тосия открыл дверь в зал. Впереди в зале находилась высокая сцена, посередине — длинный стол, накрытый белой скатертью, на нём — куча микрофонов и диктофонов разных СМИ. От двери до сцены надо было пройти метров десять. Вдоль всего прохода стояли ширмы, и людям со вспышками вошедшие были пока не видны. Рядом с Соитиро стоял Митани, за ними — Тосия и Хорита. Акуцу наблюдал в отдалении. Ему пришло на память начало одной из статей: «Я… мать… я сбежал, бросив мать». Когда он писал статьи, то всячески избегал начинать их с прямой речи. Лишь один раз сделал исключение: в этих словах была вся суть трагедии. Душераздирающий крик ребёнка, бегущего от обжигающего пламени, ребёнка, бросившего мать. Должно быть, у Соитиро было лишь одно желание: оборвать цепь несчастий, что опутала его проклятую семью. Пусть даже вместе с этой цепью порвалась нить, соединяющая его с матерью. Может быть, ему даже казалось, что поджог — дело рук не Цумуры, а самого Бога…

Но оказалось, что, убегая, он ничего не приобретал. Ни в Хиросиме, ни в Миядзаки, ни в Окаяме. С каждым разочарованием его одиночество только углублялось, а каждый сегодняшний день был продолжением дня вчерашнего. Соитиро просто дрейфовал по течению времени.