Голос и ничего больше

Однако Динуар не заходит так далеко в своей этике, напротив, это этика правильной меры, сдержанности, заключающаяся в том, чтобы взвешивать свои слова и выбирать подходящий момент. Второй принцип утверждает: «Есть время для молчания, так же как есть время для говорения»[297]. Молчание – это выбор kairos, правильного момента для речи, который наделяет речь собственной властью. Таким образом, искусство молчания является частью риторики, это искусство о том, как наилучшим образом повлиять на адресатов, и уже старые риторы предлагали добавить риторическое молчание в свой набор приемов. Молчание – эффективное средство, которое придает нескольким выбранным словам свой собственный вес.

Аббат Динуар предлагает целую феноменологию молчания и его действий, выделяя десять видов молчания: 1) осторожное молчание (осторожный человек знает, когда сохранять молчание и когда говорить); 2) искусственное молчание (используется для того, чтобы смутить другого и скрыть свои собственные мысли); 3) уступчивое молчание (чтобы не разозлить другого и остаться в стороне от проблем); 4) насмешливое молчание (выражающее критицизм и ироническую дистанцию); 5) духовное молчание (выражающее духовную открытость и присутствие духа); 6) глупое молчание (демонстрирующее духовную тупость); 7) одобрительное молчание (показывающее одобрение и согласие); 8) презрительное молчание (показывающее надменность и холодность); 9) угрюмое молчание (у людей, зависимых от своего настроения); 10) политическое молчание («осторожного человека, который контролирует себя, ведет себя осмотрительно, который не всегда открыт, который не говорит все, что думает, <…> который, не нарушая прав истины, не всегда отвечает ясно, чтобы не выдать себя»[298]).

Прагматика молчания Динуара подвешена между двумя полюсами: с одной стороны, мы находим расчет, каким образом произвести наибольший эффект при помощи молчания, используя его как инструмент или оружие; с другой стороны, мы находим этику самоконтроля – научиться быть молчаливым, то есть сдерживать себя, сохранять хладнокровие, тогда как речь всегда отдает нас власти другого, говорящий человек «принадлежит меньше себе, чем другим»[299]. Между двумя нет противоречия: только человек, который полностью себя контролирует, будет действительно способен повлиять на других. Добродетельный аббат стал превосходным образцом своей собственной этики: ему не понадобилось много слов, лишь короткий памфлет, чтобы обеспечить себе место в истории[300].

Если прагматика молчания крепко укоренена в молчании как части дискурса, то символическое молчание также охвачено одним из его ответвлений, которое мы могли бы назвать воображаемым молчанием. Молчание может указывать на высочайшую мудрость, и его развитием может быть «мистическое молчание», молчание вселенной, которое может охватить и увлечь наблюдателя, видение высшей гармонии, океаническое чувство, о котором говорит Фрейд в «Недовольстве культурой», космическое спокойствие. Здесь нет голоса, чтобы он мог быть услышан, и именно по этой причине молчание говорит в чистом присутствии, поскольку голос нарушил бы равновесие, чередование привело бы к дисбалансу. Молчание функционирует словно пропитанное более высоким смыслом, это зеркало, которое отражает внутреннее и внешнее в идеальном согласовании. Это молчание не нехватки, а предполагаемой полноты.

Однако оборотная сторона всеохватывающего молчания представлена известной фразой Паскаля: «Вечное молчание этих бесконечных пространств пугает меня». Восклицание Паскаля выражает молчание, которое без каких-либо сомнений принадлежит современности и отстоит достаточно далеко от мистического молчания. Оно находится в точке эпистемологического разрыва современного молчания (ирония заключается в том, что Паскаль, великий богослов, внес вклад в изобретение первой вычислительной машины и дал свое имя компьютерной программе). Это молчание вселенной, которая перестала говорить, которая не является больше выражением высшего смысла гармонии, мудрого плана Создателя. Это вселенная, которая перестала иметь смысл, и это удаление смысла совпадает с наступлением современной науки. (Можем ли мы сказать: наука и молчание?) Это молчание – не всепоглощающее воображаемое и не символическая пульсация. Молчание новой вселенной не означает ничего, у него нет смысла, и в этом отсутствии смысла оно вызывает у Паскаля страх. Оно сопоставимо с появлением буквы в матеме, которая также лишена смысла.