Голос и ничего больше

Очень просто увидеть, что сверх-я происходит из голоса и наделено голосом. Фрейд не перестает возвращаться к этой теме: «Сверх-Я также не может отрицать своего происхождения из услышанного , ведь оно – часть Я»[218]. Если для Фрейда голосовое выражение сверх-я представляет всего-навсего одну из его характеристик, то для Лакана речь идет об основном определяющем элементе сверх-я: «Сверх-Я в своем внутреннем императиве <…> является прежде всего голосом, к тому же достаточно звучным, и вся его власть в том, что он сильный голос »[219]. Из чего можно вывести короткий тезис: различие между этическим голосом и сверх-я проходит между голосом чистого высказывания и сильным голосом. К тому же сильный голос всегда возникает вместе с указаниями, которые, однако, могут быть вверены только голосу. Это не незавершенная фраза, которую мы должны продолжить, но скорее моральный орган, в отношении которого мы всегда несовершенны: неважно, какие предпринимаются усилия, мы всегда будем терпеть неудачу, и чем больше мы будем стараться быть на высоте, тем глубже будет разрыв. Это голос, который всегда сводит субъект к чувству вины, и чем больше мы становимся виноваты в процессе самодвижения, тем больше наслаждаемся нашими собственными упреками и провалами. В этом и заключается непристойная сторона сверх-я, его злобная нейтральность, его Schadenfreude, его злое безразличие по отношению к благополучию субъекта. Чтобы сформулировать последнее в кантовской терминологии: голос сверх-я – это не голос разума, но скорее голос разума, сходящего с ума, обезумевшего разума. Сверх-я – это не моральный закон, вопреки заявлениям Фрейда[220], но способ уклониться от него.

Разделительная линия – крайне тонкая. Последнее мы можем увидеть у Канта: мы становимся свидетелями соскальзывания того, что Кант называет уважением (die Achtung) к моральному закону, с одной стороны, к тому, что он называет благоговением (die Ehrfurcht), с другой, состояние поверженности перед ним. Уважение – это мотив, побуждение (der Triebfeder[221]) морального закона, условие его присвоения субъектом, оно представляет собой парадокс, ибо, будучи априорным чувством, является единственным непатологическим чувством в кантовской системе взглядов. Моральный закон может быть эффективным лишь потому, что мы движимы уважением в отношении него. Но несколькими страницами далее Кант говорит:

Есть что-то необычайное в безгранично высокой оценке чистого, свободного от всякой выгоды морального закона <…>; голос его заставляет даже самого смелого преступника трепетать и смущаться перед его взором; поэтому нет ничего удивительного, что это влияние чисто интеллектуальной идеи на чувство считают непостижимым для спекулятивного разума <…>[222].