Голос и ничего больше

Вернемся к тому, что проходит красной нитью в вопросе голоса, к его этической составляющей. На примере всех попыток, которые нам удалось коротко рассмотреть, мы смогли констатировать, что поддерживается некоторая оппозиция между голосом, его чистым указанием и императивным откликом, с одной стороны, и дискурсивностью, аргументацией, особыми предписаниями и запретами, или моральными суждениями, широким спектром этических теорий – с другой[216]. В этой оппозиции, хотя она и возникает в абсолютно разных контекстах, мы снова находим, не без удивления и в сдвинутой форме, наше исходное разделение между голосом как объектом и означающим. Мы могли бы сказать, что фигура голоса совести подразумевает некое понимание морали, согласно которому цепь означающих не может поддерживаться сама по себе, она нуждается в опоре, фундаменте, основании – в чем-то, что не является означающим. Этика нуждается в голосе, но в голосе, который в конечном итоге не говорит ничего, являясь еще более громким, абсолютным вызовом, от которого невозможно уйти, тишиной, которая не может быть сведена к тишине. Голос возникает как неозначающее, лишенное значения основание этики. Но основание какого рода? Если оно было задумано как божественный голос, непогрешимый, поскольку божественный, предоставляя, таким образом, твердую гарантию, то оно превратилось бы в положительную величину, которая низвела бы субъект до пассивного положения состояния, заключающегося в исполнении указов, – этой опасности можно избежать лишь в понимании голоса как чистого призыва, который не приказывает ничего конкретного и ни за что не ручается. В одном единственном жесте он отдает нас во власть Другого и нашей собственной ответственности.

Этот этический голос может быть соотнесен с голосом чистого акта высказывания, который мы уже выделили в лингвистических высказываниях. Однако если в языкознании голос может представить акт высказывания за пределами сообщения, акт высказывания как внутренний и неотъемлемый избыток сообщения, то в области этики мы вынуждены иметь дело с актом высказывания без сообщения[217]. Именно здесь находится ключевая идея, пробный камень нравственности: голос – это акт высказывания, а сообщение мы должны обеспечить сами. Моральный закон похож на незаконченную фразу – фразу, оставленную неопределенности, ограниченную чистым актом высказывания, она, однако, требует следующих шагов, дополнения со стороны субъекта в виде его/ее морального решения, действия. Акт высказывания тут, но субъект должен предоставить сообщение и таким образом взять на себя акт высказывания, ответить ему и принять его на себя. Голос не командует и не запрещает, но тем не менее требует продолжения.

И все же этот этический голос глубоко двойственен: если он находится в самом сердце этики, как голос чистого указания без положительного содержания, то он также в сердце действия, которое удаляет нас от этики, – мы уклоняемся от призыва, хотя и во имя самой этики. Психоаналитическим названием для обозначения данного отклонения является сверх-я.