Голос и ничего больше

Мы можем начать с предварительной и упрощенной демаркационной линии, по отношению к которой вопрос голоса может действовать как дискриминационный фактор: с одной стороны, есть бессознательное, как оно представлено в трех больших томах: «Толкование сновидений» (1900), «Психопатология обыденной жизни» (1901) и «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905), трудах, ознаменовавших начало ХХ века и убедительно представивших открытие психоанализа. Если бессознательное могло быть раскрыто, то только потому, что оно говорит, мы можем услышать его голос, и если оно говорит, то потому, что оно в итоге само «структурировано как язык», как постарается коротко покончить с этой длинной историей Лакан спустя полвека. С одной стороны, вместе с «Тремя очерками по теории сексуальности» (1905) происходит смена сценария и обстановки, сцена вдруг оказывается занята героями другого рода, влечениями и их выдающимся качеством быть молчаливыми, stumm, немыми, как говорит Фрейд. Они вообще не говорят, а приступают к делу в тишине – их рот вовсе не закрыт, во всяком случае не в примере оральных влечений, но если их рот открыт, то не для того, чтобы говорить. (Есть или говорить – Делёз подробно остановится на этой дилемме, к которой мы еще вернемся.)

Когда сами влечения позже оказываются разделены, когда Фрейд проводит линию между либидо, с одной стороны, и влечением к смерти, с другой, – разделение, которое будет занимать его и не давать ему покоя бо́льшую часть всей оставшейся жизни, – речь в очередной раз пойдет о разделении посредством голоса: «…у нас должно возникнуть впечатление, что влечения к смерти в основном безмолвны, а шум жизни большей частью исходит от эроса»[259]. Так, в этой измененной позиции влечения все еще не говорят, хотя и производят много шума, создавая жизненный гам, – но таков лишь случай с либидо, Эросом, тогда как его двойник, загадочное влечение к смерти, остается молчаливым, невидимым и неслышным, пусть и вездесущим. Два влечения всегда переплетены, втиснуты друг в друга, они всегда действуют вместе в различных комбинациях, так что тишина влечения к смерти предстает молчаливой тенью, сопровождающей жизненный гам, его обратную сторону.

Щелчок

Но позвольте начать с первой части разделения, там, где бессознательное «говорит», где речь является посредником бессознательного желания, там, где, согласно лакановской максиме, «бессознательное структурировано как язык». Так где же во всем этом располагается голос? – голос именно как элемент, который не поддается означающему и не может быть определен его логикой, голос как остаток, избыток означающей операции. Существует ли голос бессознательного, противопоставленный структуре языка? Я могу предварительно начать с формулы, согласно которой язык сам по себе не кажется структурированным как язык. Элемент голоса нарушает его, мешает ему быть только языком, здесь голос возникает как постороннее тело, которое ускользает от языка и в то же время в некоторой степени приводит его в движение.

Возьмем один пример, любопытный случай, который Фрейд назвал «Сообщением об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории» (1915). Вкратце: красивая молодая женщина в один момент поддается на убеждения своего коллеги по работе вступить с ним в связь. Она в первый раз приходит к нему в квартиру в состоянии повышенной нервозности и возбуждения. Но:

Лежа, частично раздевшись, на диване возле своего любовника, она услышала шум, напоминающий щелканье или удар. Не зная его причины, она пришла к определенному истолкованию его после того, как повстречала на лестнице двух мужчин, один из которых нес нечто, выглядевшее как закрытый ящик. Она убедила себя, что кто-то, действуя по указанию ее любовника, наблюдал за ней и сделал ее фотографии во время интимного tête-à-tête[260].