Голос крови

Для перформанса, чем бы он ни оказался, женщине, кажется, неплохо бы скинуть лет пятнадцать и столько же фунтов. Она открывает рот и произносит безжизненным голосом живого мертвеца:

– Мужчины совали в меня хуи… совали хуи, совали хуи, совали и совали…

…дальше и дальше… бесконечная поэма «Зомби и хуи» – и вдруг Хайди сует себе в вагину три пальца и, вытянув оттуда приличного размера сардельку, словно бы оживает и кричит: «Ни хуя!» – и на свет появляется следующее звено-сарделька – «Ни хуя!» – и еще одно, и еще, и еще – «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!». Магдалена не верит глазам: сколько сарделек эта женщина умудрилась набить себе в утробу!

Морис сложил ладони на причинном месте. Но вместо того чтобы гладить себя рукой, он покачивает тазом вперед-назад и трется о ладонь… как бы тайком.

Магдалена толкает Нормана локтем и громко шепчет:

– Морис!

Норман не обращает внимания. Он впился взглядом в мисс Шлоссель. Магдалена, отбросив предосторожности, повторяет в полный голос:

– Норман! Глянь на Мориса!

Норман зло зыркает на нее… но слушается. Сначала он долго смотрит… соображает… соображает… потом покорно вздыхает, обнимает Мориса рукой за плечи… мягко… и, склонившись к нему, говорит… голосом, каким увещевают детей…

– Морис, нам нужно идти.

Как послушный мальчуган, понимающий, что расстроил родителей, Морис дает себя вывести из Музея момента.

Он идет молча… в раскаянии… а Норман изображает недовольство. Он не переставая качает головой, не глядя ни на кого.

– Что случилось, Норман? – спрашивает Магдалена.

– Да намечался отличный фуршет, в какой-то галерее тут рядом, «Лингер», в Уинвуде, не знаю, где это.

Норман без остановки качает головой.

– Но он, наверное, уже закончился.

Позже Магдалена, расспросив разных людей, узнала, что «Лингер», крупная галерея, собирается выставить свою «закрытую коллекцию» фотореалистической порноживописи, что бы ни значило слово «фотореалистический», и скульптур, изображающих гомосексуальные оргии. Почему в так называемом актуальном искусстве так много порнографии? – удивлялась Магдалена. По какой такой причине? Святые угодники, чем это можно оправдать?… И кто больше расстроен тем, что не может увидеть этого всего: пациент… или врач?

Но прошлым вечером все было так, будто ничего не случилось. Втроем – Морис, Норман и Магдалена – пустились перед ужином в очередной круг сборищ и приемов… ну, а ужин был просто чудо. Его давали Майкл дю Гласс и его жена, Кэролайн Пейтон-Сомс. Майкл дю Гласс и Кэролайн Пейтон-Сомс!.. Самая блестящая пара Голливуда, если вы спросите Магдалену… ужин на сто человек в «Ритц-Карлтоне»… и Магдалена Отеро, недавняя хайалийская девчонка, среди гостей… и в один волшебный незабываемый момент даже пожала чете небожителей руки.

Через пять минут стеклянные двери распахнутся – и эти старики, эти старые опарыши, бросятся хапать сокровища, ждущие там, за стеклом… «Майами-Базель»!.. Целых два часа все залы будут отданы во власть этим опарышам, и только им, что бы там ни подразумевалось под «всеми залами»…

– …пиздуй? Сам пиздуй отсюда, жирный го…

– АххххХАХАХАХХхок-хок-хок-хок вишь вон того бугая, протискивается через толпу? Застрял между двумя чуваками-мих-хххааахххххок-хок-хок! Не может просунуть брюхххххо-хахххок-хок-хок!

Морис Флейшман непонимающе смотрит на Нормана. Затем озирается на извивающихся соседей-опарышей, пытаясь понять, что вызвало у Нормана такой взрыв хок-хок-хок. И не понимает. Теряется в догадках. Но Магдалене все ясно. Норман хихикает, когда ему неуютно, особенно рядом с людьми, в ком он чувствует угрозу или видит превосходство, с Флейшманом например. Это его способ перехватывать руль в разговоре с такими персонами. Даже настоящим воротилам вроде Флейшмана, не говоря уж о прочих, нужно иметь каменное сердце, чтобы не изобразить улыбку, не похихикать, не подыграть душевному парню, который надрывается, бьется в судорогах и заходится от смеха над… Бог весть над чем. Но зачем ему соперничать с Флейшманом в разговоре – если он уже контролирует разум этого бедняги-порноголика? Зачем… и до Магдалены вдруг доходит. Для Нормана крайне важно держать лодку в таком месте, как гавань на Фишер-Айленде, – но у него нет там недвижимости. А Морис Флейшман дал ему туда пропуск. Или то, что Норман оказался среди самых важных из важных птиц «Майами-Базеля», богачей из богачей, самых вероятных из вероятных крупных покупателей, самых азартных скупщиков – все они норовят проскользнуть над и под соседом, лишь бы первыми вцепиться в сокровища художественного базара площадью девяносто тысяч квадратных футов. Как Норман сюда попал? Ему открыл двери Морис Флейшман.