Голос Незримого. Том 1

P.S. Конечно, знаю, насколько ничтожна и неинтересна я в Ваших глазах. Но встречаясь с Вами еще хоть 10 лет, в З<олотом> Р<уне> и т. д., могла ли бы я Вам показаться интересной, достойной внимания?

Адрес мой:

Камер-коллежский вал против 5-ой Рогожской у<лицы> Нижегор<одской> жел<езной> дор<оги>. № 3. Любови Никитичне Столица.[20]

Безмятежный, непосредственный тон начала письма контрастирует с его содержанием, в котором звучат и неверие в выбранный путь, и горечь от крушения прежних кумиров, но в целом оно пока не свидетельствует о разрыве с символизмом. Признаваясь в любви к творчеству Белого, поэтесса правдива и искренна: поэзия и философия Белого, действительно, оказали большое влияние на ее будущее поэтическое творчество.

14 апреля 1907 г. на лекции А. Белого в Политехническом музее Н. Петровская выстрелила в Брюсова, благодаря чему их взаимоотношения получили общественную огласку. Петровская уехала для лечения за границу. Роман Столицы с Брюсовым оказался быстротечным: 7-м мая 1907 г. датируется ее прощальная записка.

Вскоре Столица, поняв «свою идейную чуждость»[21] символизму, на время отходит от московской литературной среды, пытаясь самостоятельно найти свой путь в литературе. Результатом «затворничества» стала ее первая книга стихов «Раиня» (М., 1908), не прошедшая незамеченной. Доброжелательным, хотя и не лишенным иронии, был отзыв Иннокентия Анненского, начинающийся признанием: «Любовь Столица страшна мне яркой чувственностью, осязаемостью своих видений».[22] Анненский отметил не только погрешности, но и несомненные признаки мастерства начинающей поэтессы – точность и многозначность эпитетов, соответствие темы выбранному стихотворному размеру. «Как хотите… Но если, точно, когда-нибудь женщины на Кифероне или Парнассе выстрадали своего бога, своего Вакха… а это был исконно их женский бог, жрецами потом от них лишь отобранный… то в этой толпе женщин хоть раз была и Любовь Столица, или… под луною нет справедливости»[23], – заключал Анненский, причисляя поэтессу к вакханкам, или, как говорили тогда, «мэнадам». Были и более резкие отклики, например поэта Юрия Верховского: «явное незнание простого языка и щегольство ужасающими неологизмами, <…> игра чудовищными эпитетами; беспомощное построение фразы и высокомерное презрение к грамматике», отсутствие «религиозного искания», «поверхностный чужой пантеизм, примитивно перенятая эротика».[24]

Особенно значимым для молодой поэтессы стало ее знакомство с петербургским поэтом и критиком Максимилианом Волошиным, которого также заинтересовала ее первая книга. Известна роль Волошина в жизни и творчестве начинающей поэтессы Марины Цветаевой. Следил он и за творчеством Столицы, навещая ее в Москве одновременно с Цветаевой. Увидев ее впервые в 1907 г. в редакции «Золотого Руна», Волошин отметил в дневнике:

Из литературных впечатлений. Молоденькая поэтесса Любовь Столица с московским розовым лицом и в голландском бархатном капоре. Рябушинский говорит про нее, что она «бальзаковского возраста», желая этим определить ее крайнюю юность. Она говорит мне:

– Теперь я изучаю только старых поэтов. Вот Валерия Брюсова. Но что же, он мне кажется современником Пушкина. На них обоих голубая дымка.[25]

Новая встреча состоялась по инициативе Волошина в марте 1909 г. Завязалась беседа, оба поэта читали свои стихи. Столица подарила Волошину свою «Раиню» с дарственной надписью: «Максимилиану Волошину – Любовь Столица. Спасибо Вам. 1909, весна».[26] Встреча произвела на поэтессу сильное впечатление, но и вызвала тревогу («Пишу Вам потому, что мне показалось, будто Вы во мне что-то принимаете, а что-то нет. А то и другое живо во мне неотрывно <…>»[27]). Она посылает Волошину подборку новых стихов, тщетно целый месяц ждет ответа и 1 июня вновь обращается к нему с письмом: