Ваше увлечение молодой «силой», как и можно было предвидеть, окончилось… А что может быть хуже строптивой и непонятной ученицы?!
Но и я права, если возмущаюсь столь невероятным, нелепым концом нашей встречи, которая была поистине прекрасна своей неожиданностью и искренностью.
Я хотела Вам написать тотчас же после нашего последнего бестолкового свидания – что-то огненное, необузданное, да, слава Богу, вспомнила, что модернисты – люди выдержанные, убийственно-хладнокровные, так сказать, и каждое свое писаное слово ценят на вес золота. Ведь молила же я Бальмонта об ответе, а он похваливал мою книгу про себя, да преспокойно помалкивал! Нет, очевидно, моему злополучию в литературных сближениях еще не суждено кончиться. А сейчас мне это кажется особенно досадным, сейчас, когда вокруг меня всё зелено, золото, молодо, когда меня обняла, закачала, закружила северная весна – сладостная услада… <…>
Теперь серьезно. Жизнь моя последнее время была полна целиком – Вашим неожиданным сочувствием, благословенным вмешательством! Сколько мне грезилось, думалось… Нет предела моей наивности: я ведь и впрямь подумала, что нашла друга по искусству!
Или это вправду так?..
Или Вы потеряли адрес? Так вот Вам он:
Г. Богородск Моск<овской> губ<ернии>. Лавка Камзолова. Имение Ершова «Стрелица». Можно в Москву.
Мне так ценно Ваше мнение, что, не зная, по-прежнему ли Вы желаете иметь мои произведения, посылаю последние стихи, где я попыталась вернуться к лирике.[28]
В посланных Волошину подборках новых стихов поражает их масштабность: циклы песен на фольклорные темы, героические античные образы, использование гекзаметра.
Письмо-отзыв Волошина неизвестно. Из следующего письма Столицы видно, что его ответ был суровым, но продиктованным заботой о ней – желанием предостеречь от ложного, искусственного, поддельного. Предчувствия не обманули Столицу: ее поэзия оказалась чужда Волошину, как, впрочем, и большинству критиков-модернистов. Поэтесса предпринимает попытку защитить свой путь в искусстве и свое творчество.