Голос одиночества

Потом кто‑то взял Инь‑Инь за плечо и словно вытряхнул из нее холодный металлический запах. Перед глазами поплыли очертания знакомой комнаты. Инь‑Инь заморгала, ослепленная ярким солнечным светом, и повернула голову.

– Как ты? – спросила Лу, и Инь‑Инь успокаивающе закивала. – Может, поставить музыку?

– Только радио.

– Какой канал?

– Все равно.

Инь‑Инь было достаточно слышать человеческий голос, от которого она успела отвыкнуть за время своего тюремного заключения. Тишина давила в уши, и тогда Инь‑Инь начинала петь или разговаривала сама с собой. Вот уже месяц, как она на свободе и ни разу не поставила ни одного диска с классической музыкой. Все оттягивала этот момент, сама не зная почему.

– Я здесь, зови, если что, – сказала Лу и погасила свет.

Инь‑Инь уставилась в потолок и расслабилась, словно всем телом впитывала утренние новости. Она ждала других звуков: стука посуды, заспанных голосов, каркающего кашля старой госпожи Рон. Скоро соседи станут собираться на работу и поторапливать детей в школу. Вот сквозь шторы проник первый солнечный луч, и мрак в комнате начал редеть. Инь‑Инь чувствовала себя смертельно усталой, тем не менее сопротивлялась из последних сил, чтобы не уснуть снова. С некоторых пор ночи стали самым страшным, что было в ее жизни, потому что возвращали к тому, о чем она предпочла бы забыть. Инь‑Инь хотела встать и одеться только ради того, чтобы не уснуть снова, но не нашла в себе сил. Тогда ей захотелось представить что‑нибудь красивое, например новое платье или партитуру «Крейцеровой сонаты», но нотные знаки расплывались перед глазами, и веки сами собой смыкались.

Она проснулась уже в десятом часу. Пахло свежим кофе, Лу возилась на кухне. День предстоял хлопотный, Инь‑Инь нужно было поторапливаться. Она решила уехать из Китая, хотя бы на несколько месяцев. Бывшая сокурсница, ныне учившаяся в Джульярдской школе музыки, пригласила ее в гости. Втайне Инь‑Инь надеялась устроиться на работу в Нью‑Йорке. Она забронировала билет на рейс из Гонконга, чтобы перед отлетом повидать тетю и Пола Лейбовица. Такси ожидали в два часа, а она еще не упаковала вещи и не убралась в комнате, где в ее отсутствие должна была жить Лу.

Брат провожал ее до аэропорта. В машине сидели молча: Инь‑Инь не находила в себе сил говорить, и Сяо Ху решил не мучить ее расспросами. Совсем не то было в первый день после ее освобождения. «Где ты была? Кто тебя допрашивал? Чего они от тебя хотели? Тебя били? Тебе угрожали?» Он буквально не давал ей передохнуть. «Имена какие‑нибудь помнишь? А в лицо узнаешь?»

Нет, не узнает. Нет, пыток не было, по крайней мере физических. Нет. Нет. Нет. Ему не о чем беспокоиться, она в порядке. Сяо Ху ерзал на сиденье, пока она молчала. «Скажи же хоть что‑нибудь, Инь‑Инь. Просто расскажи, что было». Он хотел услышать ее историю во всех подробностях, по возможности. Словно надеялся таким образом разделить с ней тяжкую ношу воспоминаний.

Но Инь‑Инь молчала, потому что об этом нельзя было рассказать. И никто не смог бы разделить с ней эту ношу. Пока, по крайней мере. Инь‑Инь отстранилась от всего: от брата, скрипки, Шуберта, от своей квартиры и Иоганна Себастьяна, с которым порвала сразу после освобождения.

Один только раз Инь‑Инь открылась внешнему миру, когда они с братом развеивали родительский прах по ветру. Кучка серого пепла – это непостижимо. Они открыли урну на берегу Южно‑Китайского моря. Часть содержимого упала на воду, другая, подхваченная ветром, унеслась в неизвестном направлении.

Это был момент слабости. Инь‑Инь уткнулась в грудь брату. Никаких рыданий – она лишь немного намочила слезами ему куртку. За пять месяцев заключения она научилась хорошо владеть собой.

В первые дни допросы продолжались по двадцать часов в сутки. Холод подвальной камеры, длинные коридоры, мрачные лица тюремщиков. Откуда у вас эта информация? Кто вас подстрекал? Вы состоите в какой‑нибудь организации? Что задумал ваш отец? Кто его помощники? Вы получаете деньги из‑за границы? Вопросы повторялись из раза в раз, ответы тоже. Инь‑Инь не угрожали открыто, разве намеками. Вы так молоды, зачем вы разрушаете вашу жизнь? Не будет больше никаких выступлений, ни один оркестр… Подумайте о вашей семье. Кто будет заботиться о вашей матери, если с отцом что‑то случится? Она почти не слушала обвинений, на которые ей, по крайней мере, было что ответить. Только вопросы, вопросы… Похоже, таким образом они хотели ее вымотать.

Потом, день ото дня, интерес к ней стал угасать. Инь‑Инь перевели в другое здание – что‑то вроде гостевого корпуса при каком‑нибудь заводе – и разместили на седьмом этаже. Три раза в день молчаливые стражи приносили ей еду. В тесной комнатушке стояла кровать, два стула и шкаф. Раз в неделю меняли белье. Из маленького зарешеченного окошка открывался вид на обрабатываемые поля, с многоэтажками и фабричными корпусами на заднем плане.