Голос пойманной птицы

Так, по крайней мере, я утешала себя, готовясь к вечеринке по случаю выхода нового номера, которая должна была состояться на следующей неделе. «Мыслитель» процветал, и я знала, что в обязанности Насера как главного редактора входит поддерживать отношения с другими редакторами, писателями и меценатами. Но вот его предложение составить ему компанию на вечеринке немало меня удивило. Мы нечасто показывались вместе на публике, да и в этих случаях выбирали места, где нас вряд ли увидят знакомые Насера. Кофейня в Кередже, кафе возле книжной лавки – Насер ценил их не столько за уют, сколько за уединенность. Вечеринка же планировалась в чьем-то особняке, и все гости были ему знакомы.

– Тебе нужно больше общаться, бывать на людях, – возразил он, когда я поделилась с ним сомнениями. – Если хочешь добиться известности, тебя должны видеть в обществе.

Скорее всего, это приглашение было своего рода извинением за то, как он опубликовал «Грех», и все же, когда Насер непринужденно обхватил меня за талию и повел к гостям, я смутилась.

– Думаешь, ни у кого не возникнет вопросов, почему мы здесь вместе? – шепнула я, когда мы шли к гостиной.

Насер рассмеялся и только крепче обнял меня.

– По-твоему, мы единственные, у кого есть секреты?

Сперва я от волнения не замечала вообще никого, но, пока мы шли по сумеречным комнатам, полным табачного дыма и разговоров, моя оторопь сменилась восторгом. Женщины с высокими прическами-ульями, в черных коктейльных платьях, точно на фотографиях в модных европейских журналах. Мы миновали парочку, страстно целующуюся в коридоре, потом еще одну, ругавшуюся возле барной стойки. Из сада доносилась пронзительная музыка. Джаз. В тот вечер я услышала его впервые и сразу же полюбила. Эта музыка, подумала я, способна расшевелить тело и заставить сердце биться быстрее.

Я выпустила руку Насера, и он куда-то ушел. Я направилась на террасу, как вдруг заметила брюнетку в ярко-синем платье – длинном, пышном, облегающем талию. Волосы женщина повязала шарфом в тон платью. У нее было фарфоровое лицо, большие черные миндалевидные глаза она подвела сурьмой. Окружающие ее мужчины с увлечением слушали ее рассказ.

Заглядевшись на женщину в синем платье, я заметила Насера, лишь когда он подошел к возвышению в дальнем конце гостиной.

– Дамы и господа! – начал он, перекрикивая гул голосов.

Поприветствовав собравшихся, он представил почетных гостей: бессменного издателя крупной городской газеты, прославленного поэта, который недавно вернулся из-за границы, где читал курс лекций в университете, и известного прозаика, на вид совсем юного, не старше двадцати. Насер по очереди обводил их рукой, они благодарно кивали. Наконец дошла очередь до меня.

– А теперь мне выпала честь представить вам поэта, чьи произведения воплощают отважный голос новой иранской женщины. – Он спустился с помоста, подошел ко мне. – Форуг Фаррохзад! – объявил Насер и взял меня за руку. – Не откажите в любезности, прочитайте ваше стихотворение «Грех».

От изумления я застыла как вкопанная, не в силах пошевелиться. Насер словом не обмолвился, что попросит меня сегодня прочесть какое-то из моих стихотворений, и уж тем более это. Он специально меня не предупредил, потому что знал: я наверняка откажусь, но если попросить при всех, у меня не останется выбора, придется читать. Кровь бросилась мне в лицо, но как ему возразить, не выставив себя трусихой? Я направилась к нему, поднялась на помост. Заметив обращенные ко мне лица, я оробела. Щелкнул затвор фотоаппарата, блеснула вспышка. Кашель смолк, в публике послышался шепот, даже смешки, но тут я увидела, что женщина в синем платье внимательно смотрит на меня. В ее взгляде я прочла ободрение и участие, и это придало мне уверенности.

Я набрала в грудь воздуха и начала читать стихотворение. Собственный голос казался мне унылым и монотонным, но я до последней строчки старалась выговаривать слова четко и держать темп. Когда я закончила, многие слушатели потупились. Никто не захлопал, не сказал ни слова. Женщина в синем платье, наклонив голову набок, с любопытством меня разглядывала. Наконец в глубине гостиной послышалось бормотание, раздались жидкие аплодисменты.

После меня выступали другие поэты и прозаики, но я не слышала ничего и никого. Мной вновь овладела ярость, как в тот миг, когда я увидела, в каком чувственном обрамлении напечатали «Грех». Меня провели, как дурочку. Я направилась в глубь гостиной (мне не терпелось уйти от Насера) и вновь заметила ее, ту женщину в синем платье, которая привлекла мое внимание ранее. Она сидела на кушетке; завидев меня, женщина неожиданно ласково улыбнулась.

– Мне понравилось ваше стихотворение. – Она подвинулась, освобождая место для меня. – Знаете, вы очень хорошо пишете. И еще вы смелая.

– Вы очень любезны. – Я села рядом с нею.

– Дело не в любезности, – ответила она. – Вы пишете… – Она примолкла, подбирая слова. – Просто.

– Просто? – Я снова почувствовала, что краснею. – То есть глупо?

Она рассмеялась.

– Вовсе нет, – запротестовала она, – я имела в виду, без вычурности. Естественно.

Я кивнула.