Голос с острова Святой Елены

«Вы сообщили ему об этом?» — спросил сэр Хадсон Лоу. Я ответил, что да, сообщил. «Хорошо, ну и что же он на это ответил?» Я процитировал ответ Наполеона, содержание которого явно не понравилось губернатору. Я соответственно информировал губернатора о том, что снабжение Лонгвуда водой настолько недостаточно, что иногда нельзя в полной мере наполнить ванну для Наполеона, и что получение необходимого количества воды в Лонгвуде стало вообще большой проблемой. В ответ сэр Хадсон Лоу заявил, «что он не знает, с какой стати генералу Бонапарту надо так части и так долго томиться в горячей воде в то время, как 53-й пехотный полк не может в достаточной мере получить для себя воды, чтобы готовить еду».

2 февраля. Наполеон принимает ванну. «Этот губернатор, — заявил он, — два или три дня тому назад прислал письмо Бертрану, которое убеждает меня в том, что этот человек представляет собой редкую смесь тупоумия и наивной хитрости, но среди всех качеств у него всё же превалирует неспособность к чему-либо. Он написал Бертрану письмо в таком тоне, как будто писал ребёнку восьми или десяти лет от роду, потребовав, что если тот направляет письма в Европу, пользуясь иными каналами, минуя его (губернатора), то он обязан сообщать ему, какими именно. Он же не понимает французского языка. Французскому языку свойственна изысканность, а именно, когда вы пишете предложение в настоящем времени, например «я пишу», то это означает, что вы определённым образом намерены написать, но ещё не написали. Это изысканная форма использования настоящего времени вместо будущего. Если бы Бертран написал слова «я написал», то это действительно означало бы, что он ранее писал; но «я пинту» означает твердое намерение и решимость сделать то, что ещё не сделано. Можно было бы извинить губернатора за то, что ему незнакома изысканность чужого для него языка, если бы он не осмелился делать замечания по поводу его использования. В этой ситуации ему следовало бы пойти по стопам духовника, забыв о содержании письма после того, как он внимательно ознакомился с ним».

3 февраля. Беседовал с Наполеоном по поводу попытки губернатора запретить ему разговаривать с посторонними лицами. «В соответствии с законом этот губернатор не имеет права навязывать мне какие-либо ограничения. Билль, какой бы он ни был незаконный и несправедливый, говорит, что я обязан подчиняться тем ограничениям, которые министры считают подходящими и необходимыми, но он не говорит о том, что они полномочны передавать это право какому-нибудь другому лицу. Поэтому любое ограничение, навязанное мне, должно быть подписано не только министром, но и, собственно говоря, всем кабинетом министров.

Возможно, — продолжал Наполеон, — что частично его плохое обращение со мной обязано его тупоумию и его страху, что я смогу сбежать с этого острова, ибо он человек, у которого отсутствуют моральные устои. Это человек, у которого наивная хитрость сочетается со сверхмерным тупоумием. Его назначение на должность губернатора этого острова наносит вред его стране, а также является унижением и оскорблением для императора Австрии, для императора России и для всех тех монархов, которых я побеждал и с которыми имел дело.

Во время встречи 31 января с сэром Пультни Малькольмом и его супругой я сказал госпоже Малькольм, — продолжал Наполеон, — что я с большим уважением относился к вашей стране и продемонстрировал, как высоко я оценивал честь Англии, когда отдал себя в её руки после столь долгих лет войны, сделав предпочтение в её пользу, а не в пользу моего тестя, императора Австрии, и не в пользу моего старого друга, императора Александра. Я также сказал ей, что если бы я остался во Франции, то англичане были бы моими лучшими друзьями. Объединившись, мы бы покорили весь мир. Доверие, которое я питал к англичанам, свидетельствует о моём высоком мнении о них и о тех шагах в мировой политике, которые бы я предпринял, если бы моим другом стала такая страна: и мои шаги увенчались бы успехом. Я бы пожертвовал всем, чтобы добиться дружбы с английским народом. Англия — это единственная страна, которую я высоко чтил. Что же касается русских, австрийцев и других наций, — заявил Наполеон с презрительным выражением лица, — то к ним я не чувствовал уважения.

Теперь я сожалею, что придерживался ошибочного мнения. Ибо если бы я сдался императору Австрии, то он, хотя он мог не соглашаться со мной по политическим вопросам и считал необходимым лишить меня трона, встретил бы меня как близкого друга и относился бы ко мне со всей сердечностью. Точно так же поступил бы мой старый друг император России. Обо всём этом я и сообщил госпоже Малькольм; а также о том, что отношение калабрийцев к Мюрату было с их стороны проявлением настоящей гуманности по сравнению с тем, что приходится испытывать мне здесь, поскольку калабрийцы вскоре положили конец страданиям Мюрата, но здесь они медленно убивают меня мелкими уколами шпилек.