Голос с острова Святой Елены

Губернатор также попросил меня повторить генералу Бонапарту, что запрещение разговаривать с посторонними лицами было актом вежливости и дружелюбной формой предупреждения. Я обратил внимание губернатора на то, что не думаю, что Наполеон воспользуется любым видом снисхождения к нему до тех пор, пока то же самое не будет оказано всем остальным французам. Его превосходительство ответил, «что он не может даже подумать о том, чтобы разрешить офицерам генерала Бонапарта слоняться по всему острову, рассказывая неправду о нём (о сэре Хадсоне), как это делали Лас-Каз и Монтолон. Для генерала Бонапарта было бы лучше, если бы при нём не было таких лжецов, как Монтолон, и таких хныкающих сукиных сынов, как Бертран».

Я сказал, что Наполеон также обратил внимание на то обстоятельство, что не представляется возможным, чтобы все ограничения могли быть введены согласно специфическим инструкциям министров, поскольку губернатор в силу данной ему власти сам отменил некоторые из них, что если бы они были введены по приказу министров, то он, губернатор, не посмел бы пойти на это, не получив сначала их разрешения, для чего ещё не было достаточно времени. Его превосходительство, видимо, был застигнут врасплох, так как он не задумываясь ответил: «Ограничения не были введены по приказу министров; ни мне, ни сэру Джорджу Кокбэрну не были даны указания в деталях. На самом деле всё полностью оставляется лишь на мое суждение, я могу принимать меры, которые сочту необходимыми, и фактически я могу решать всё так, как мне заблагорассудится. Я имею приказ проявлять особую осторожность, чтобы он не сбежал с острова, а также препятствовать любого рода переписке с ним, за исключением той, которая проходит через мои руки. Всё остальное оставлено на моё усмотрение».

1 февраля. Информировал Наполеона о том, что мне было поручено сэром Хадсоном Лоу. Показал Наполеону ответ его превосходительства на предложение о посредничестве с замечаниями Наполеона на оборотной стороне.

«Я утверждаю и буду продолжать утверждать, — ответил император, — что его последние ограничения даже хуже, чем те, которые действуют в Ботани Бей, потому что даже там не делается попыток запрещать людям говорить. Совершенно бесполезно для него пытаться убедить нас в том, что с нами хорошо обращаются. Мы — не простофили и не простой народ. Нет ни одного свободнорождённого человека, чьи волосы не встали бы дыбом, прочитав подобный гнусный документ, запрещающий разговаривать. Его утверждение о том, что это запрещение является актом вежливости, есть не что иное, как явное издевательство, и только добавляет к оскорблению насмешку. Я прекрасно понимаю, что если он действительно намерен в чём-то оказать снисхождение, то в его власти сделать это без всякого посредника. Он проявил присущий ему признак слабоумия, когда он принял предложение о посредничестве только для того, чтобы, однажды приняв его, потом не сдерживать своего слова. Иногда я думаю, что он просто палач, который приехал сюда, чтобы подвергнуть меня смертной казни; но, скорее всего, он — просто ни к чему не способный человек, не имеющий сердца и не понимающий своих обязанностей».

Несколько дней назад граф Бертран передал запечатанное письмо капитану Попплтону, адресованное сэру Томасу Риду. Так как капитану Попплтону было приказано направлять все запечатанные письма губернатору, то он и направил его в «Колониальный дом», где оно было распечатано сэром Хадсоном Лоу, обнаружившим, что в конверте находилось открытое письмо, адресованное отцу Бертрана и сообщавшее о родах графини Бертран. К письму была приложена записка сэру Томасу, содержавшая просьбу отправить письмо в Европу по обычным каналам. В письме были слова, «мы пишем» г-ну де ла Туш и т. д., «сообщить следующую информацию» и т. д. Сэр Хадсон Лоу понял эти слова так, что они уже «ранее писали», и немедленно послал графу Бертрану письмо с выговором, которое спешным образом было переслано в Лонгвуд с дежурным драгуном.

Встретил сэра Хадсона Лоу на холме над коттеджем «Ворота Хата». Сообщил ему об ответе Наполеона. Его превосходительство повторил, что запрещение разговаривать, на которое так много жаловались французы, не являлось приказом, но скорее просьбой и примером заботы со стороны его (сэра Хадсона) для того, чтобы воспрепятствовать необходимости вмешательства британского офицера, которая бы возникла в противном случае.