Голос с острова Святой Елены

Наполеон затем заговорил о покойной королеве Пруссии, которую он очень уважал и ценил очень высоко. Он заявил, что если бы король Пруссии с самого начала взял её в Тильзит, то, по всей вероятности, это обеспечило бы ему гораздо лучшие условия заключённого мира. «Она была элегантной, искренней и весьма информированной женщиной, — продолжал Наполеон. — Она от всей души горевала, что Пруссии пришлось воевать с Францией. «Ах, — сказала она мне, — память о Фридрихе Великом ввела нас в заблуждение. Мы считали, что похожи на него, но оказалось, что это совсем не так».

Я обратил внимание императора на то, что его враги обвиняли его в очень жестоком обращении с ней. «Что? — воскликнул он. — Они говорят, что я также отравил и её?» Я ответил, что нет; но они утверждают, что он был причиной её смерти вследствие тех бед, которые он навлёк на её страну и которые привели к падению её государства. «Ну что ж, — ответил Наполеон, — вполне вероятно, что горе, охватившее её в результате падения её супруга и её страны, громадные потери, которые они понесли, унизительное состояние, до которого они были доведены, всё это ускорило её кончину. Но это не моя вина. Почему её супруг решил объявить мне войну? Однако что касается обращения с ней с чрезмерной жестокостью, никто не мог проявить к ней большего внимания и уважения, чем я, и никто не ценил её так высоко, как я, за что она меня горячо благодарила». Затем Наполеон высказал ряд беспристрастных замечаний о принцессе Салмской, хотя он отдавал должное и обаянию её личности и её уму. Однако, по большому счёту, он ставил её гораздо ниже её сестры.

Наполеон затем высказал своё мнение о его возможном проживании на Мальте, против чего, как он заявил, он бы не возражал, признавая в то же время, что он не верит в то, что таковым было намерение английского правительства. Он добавил, что лучшее, что могло бы сделать наше правительство, так это заключить с ним особый договор, в соответствии с которым он не должен был покидать пределы Мальты в течение нескольких лет без разрешения принца-регента при том условии, что по истечении этого срока он получил бы возможность быть принятым в Англии. Это бы позволило Англии ежегодно экономить от шести до восьми миллионов франков. «Для Англии (и, фактически, для союзных держав), — добавил он, — было бы гораздо более честным и гуманным принудить меня к тому, чтобы я на борту корабля «Беллерофон» в минуту приступа гнева покончил с собой, чем приговорить меня к ссылке на такую скалу, как эта. Тогда бы они могли оправдываться, заявляя, что «для спокойствия Европы было необходимо убрать с дороги этого человека». Это сразу бы освободило их от всех тревог и сэкономило бы миллионы для их казначейства, не говоря уже о том, что это было бы более гуманно.

Когда велись дискуссии о приговоре для Людовика Шестнадцатого, то Кондорсе заявил, что его совесть не позволяет ему голосовать за смертную казнь. Вместо этого он голосовал за то, чтобы несчастного Людовика приговорили к пожизненным каторжным работам на галерах. Это предложение было встречено всеобщим осуждением, даже со стороны наиболее неистовых якобинцев. На Кондорсе обрушился град оскорблений, его стали ненавидеть за то, что он голосовал за этот приговор, который, по мнению всех без исключения, был хуже, чем смертная казнь. Теперь же ссылка на этот остров с губернатором, которого выбрали ваши министры, является безгранично худшим приговором, чем осуждение к каторжным работам на галерах. Ибо там, в Европе, над вами сияет солнце и, если у вас есть деньги, вы можете вести сравнительно терпимое существование. Я вспоминаю, как в Тулоне одного полковника приговорили к пожизненным каторжным работам на галерах. Конечно, он находился в заключении, но он никогда не должен был работать, за его деньги ему позволяли всё, что было разрешено, в результате чего его положение можно было определить как вполне терпимое. Надзиратель, если он не подобен этому губернатору, никогда бы не стал унижать человека, занимавшего такое высокое положение, тем, что заставлял его работать. Кроме того, за деньги человек всегда может найти кого-либо другого поработать за него.

Поэтому я утверждаю, что было бы более честно, более политически последовательно и, превыше всего, более гуманно, если бы меня вынудили безо всякого шума застрелиться на борту корабля «Беллерофон». Я сам предпочёл бы это. Я действительно считаю, что лорд NN уверовал в то, что, постоянно используя в отношения меня жестокость и унижение, англичане вынудят меня совершить самоубийство, и для этой цели они подобрали своего человека. Сама по себе эта их идея, даже если бы у меня в голове когда-либо зародилась подобная мысль, самым эффективным образом помешала бы мне осуществить её».