Голос ветра

Но любой мореход защищен не только духом предка. У него на борту, как у самого Раты, стоят невидимые Тавака и Тонга-Хити. Они проводят его через риф Факарава и дают совет, как одолеть других демонов, в которых персонифицируются тяготы, опасности и ужасы мореходного дела: рифы, черные тучи на горизонте, меч-рыба, пронзающая насквозь, тридакна — гигантская раковина которой может стиснуть и искалечить, акулы, способные разорвать на куски и пожрать человека. Туамотуанцы верят: Тавака имеет большую власть над лодками. Поэтому его приглашают на черепаховый пир — одну из самых значительных местных церемоний. Они уговаривают Таваку:

Тавака, приди, раздели с нами трапезу!
Бог — украшение корабля — это ты.
Тавака, приди, раздели с нами трапезу!
Бог — украшение корабля — это ты.

Если мореход видит среди моря черного альбатроса, сидящего, как кажется, на воде, он знает, что это Тонга-Хити привлекает внимание моряка к коварной подводной скале. Большеглазый Тонга-Хити, или, как его называют ласково, Веселолицый Тонга-Хити, может также принять облик лающей собаки, чтобы предупредить человека об опасности. Лес — его исконное владение. Здесь Тонга-Хити покровительствует человеку, карабкающемуся по скалам и деревьям. Ему подчиняются духи птиц, насекомых, крабов, мух, крыс и прочих маленьких лесных существ. Туамотуанцы настолько ему благодарны, что на черепаховом пиру он получает целую циновку еды. Вот как они приглашают его на эту церемонию:

Смотри — циновка для Тонга полна еды.
А это ложе готово для Тонга, чтоб мог возлежать на пиру.
Смотри, как много собрали для Тонга, собрали для Тонга,
Смотри на это богатство, на это богатство смотри!
Ты чувствуешь — выше и ниже, и там, где панданус качается, — взмахи —
Это духи Тонга летят.
О Тонга, возьми же циновку, пиршественную циновку с едой.
Никто к ней не прикоснулся. Всё.

Последнее выражение эквивалентно европейскому "аминь". Лесные духи Тонга, которые прилетали на пир служить ему, и духи — корабельщики Таваки поднимаются на борт каждого судна, а не только лодки Раты. И в поскрипывании каждой лодки слышна бравая песня духов о Тропе Ветров — "Пусть ветры помчат лодку, йо-го-го!"

На этих лодках даже некоторые отдельные досточки имеют собственные имена, значит, каждую из них сопровождают испытанные и преданные спутники, прошедшие до этого много бурь и штормов. На Туамоту — острейшая нехватка корабельного леса, поэтому старые лодки аккуратно разбираются на составные части и все годные куски — бывает, что и починенные — снова идут в дело. Они используются в новых лодках, построенных, как и в прошлом, в сопровождении тех же песен, которые пели лесные духи, когда валили и вытесывали лодку для Раты. Старые бревна — наследие храбрости, роскоши и удачи уважаемых старших в семье мореходов — доказательство мощи их заклинаний. Кроме того, мастера и мореходы связывают их с маной, весом в обществе и профессиональным умением своих предков. Так что не удивительно, если даже заплаты на этих бревнах имеют собственные имена!

История жизни Раты, имеющая хождение на островах Общества, отличается от туамотуанской версии. Отличается главным образом тем, что в ней дается обстоятельное описание технических и ритуальных подробностей сооружения и спуска на воду важного по назначению корабля на процветающем и густонаселенном архипелаге. Судя по вниманию к деталям, повествователь, видимо, подозревает свою аудиторию в незнании ритуалов и мореходных тягот. Возможно, потому, что на островах Общества была развита специализация и вследствие этого многие жители не были непосредственно связаны с морским делом. А может быть, сказитель надеялся получить награду от короля Помаре, потомка Раты. Сказитель изображает королевского предка как феодального короля, жившего на Северном Таити. А эта местность — вотчина и родина королевской семьи, и такое же имя (Тахити-Токерау) носила мать Раты.

Эта причудливая версия заставляет вспомнить слова Джемса Хорнелла, написавшего в своей большой работе о лодках Океании, что полинезийский золотой век закончился задолго до того, как в этих водах появились Уоллис, Бугенвиль и Кук. Хорнелл считал, что здесь, "в частности на островах Общества, людей размягчили поколения легкой жизни в условиях, настолько близких к условиям земного рая, насколько мы можем вообразить. У них уже не было той всепобеждающей любви к морю, какая владела их предками в те времена, когда связи поддерживались между Гавайями, с одной стороны, и Раротонгой и отдаленной Новой Зеландией — с другой".