Когда слушаешь дождь, понятие времени исчезает. Если время измеряется периодами между конкретными событиями, то время падения капель с ольхи отличается от времени падения капель с клена. Этот лес наполнен разными видами времени, как поверхность водоема покрыта разводами от разных видов капель. Еловая хвоя падает с высокочастотным шипением дождя, ветки падают со звуком крупных капель
Я вижу свое лицо, отражающееся в свисающей капле. Линза «рыбий глаз» делает мой лоб огромным, а уши крошечными. Видимо, что таковы уж люди – мы слишком много думаем и слишком мало слушаем. Обращая на что-то внимание, мы признаем, что нам есть чему поучиться у других разумных существ, чей интеллект отличен от нашего. Слушая и наблюдая, мы открываемся для понимания мира, в котором границы между нами могут раствориться с помощью капли дождя. Капля набухает на кончике ветки кедра, и я ловлю ее языком, словно святое причастие.
Сжигая священную траву
Следы вендиго
В окружении зимнего великолепия, в тишине слышно только шуршание моей куртки, мягкое «плумф» снегоступов да биение собственного сердца, качающего горячую кровь к пальцам, которые даже в двойных рукавицах все равно покалывает от мороза. Хруст деревьев, у которых от низких температур трескается сердцевина, кажется громким, как ружейный выстрел. В перерывах между порывами ветра небо выглядит ослепительно-голубым. Заснеженные поля сверкают под ним, как дробленое стекло.
Последняя снежная буря оставила заносы, похожие на замерзшие морские волны. Раньше на мои следы ложились розовые и желтые тени, а теперь в угасающем свете дня они приобрели голубой оттенок. Я иду лисьими тропами вдоль подземных ходов полевок и ярко-красных брызг на снегу в обрамлении следов от ястребиных крыльев.
Зима – голодное время.
Снова поднимается ветер и приносит запах приближающейся пурги, и уже через несколько минут над верхушками деревьев с ревом проносится шквал, неся с собой снежный заряд, накрывающий меня, как серое покрывало. Я поворачиваю назад, чтобы добраться до укрытия, пока совсем не стемнело, возвращаясь по своим следам, которые уже начало заметать снегом. Приглядевшись, я замечаю, что внутри каждого из моих следов есть еще один отпечаток, который мне не принадлежит. Я вглядываюсь в сгущающиеся сумерки, но снежная пелена слишком плотная, чтобы что-то разглядеть. Деревья мечутся под несущимися облаками. Позади меня раздается вой. Возможно, это просто ветер.
Именно в такие вечера, как этот, появляется вендиго. Обычно он охотится в метель, и тогда можно услышать пронзительные, душераздирающие крики.
Вендиго – легендарный монстр народа анишинаабе, злодей из сказок, которые рассказывают морозными вечерами в лесах Севера. Вы можете почувствовать, что он притаился у вас за спиной – огромное трехметровое человекоподобное существо, покрытое заиндевевшей от мороза шерстью, клоками свисающей с его дрожащего тела. Его руки похожи на стволы деревьев, а ноги – на большие снегоступы, и он легко передвигается в снежную бурю, преследуя нас в это голодное время года. Когда он гонится за нами, пыхтя позади, его отвратительное дыхание смердит мертвечиной, отравляя свежий запах снега. Желтые клыки свисают из его рта вместе с клоками изжеванных от голода губ. Но важнее всего то, что у него ледяное сердце.
Сидя у огня, люди пугали историями о вендиго своих детей, чтобы те были осторожны, иначе этот бугимен народа оджибве съест их на обед или еще что похуже. Этот монстр не медведь и не воющий волк – это вообще не создание природы. Вендиго не рождается таким – он таким становится. Это человек, ставший монстром-людоедом. Его укус превращает людей в таких же людоедов.
Спасаясь от снежной бури, я возвращаюсь в дом и стягиваю с себя обледеневшую одежду. В дровяной печи разведен огонь, а на плите стоит котелок, в котором тушится мясо. Но так было не всегда: порой снежные вьюги заносили непроходимыми сугробами вигвамы моих соплеменников и лишали их пищи. Периоды слишком глубокого снега, когда кладовые уже пусты, а олени ушли, люди называли Голодной Луной. Это время, когда старшие уходят на охоту и больше не возвращаются, когда все кости уже обглоданы и настает черед младенцев. После многих дней отчаяния наступает безысходность.