Голоса деймонов

Всем этим занималось мое тело — а что же разум? Думаю, я чувствовал себя как эдакий клочок героя: маленький, порхающий на ветру, дешево отпечатанный, неаккуратно вырванный откуда-то клочок — но героя. Я на собственном опыте ощущал, каково это — быть храбрым и гибнуть под пятой судьбы. Эта интенсивность чувств — одновременно топливо и награда детских игр и детского чтения. Когда дети играют в кого-то, кем они восхищаются, кто совершает важные и благородные поступки, они тем самым подключаются к таким областям и к таким глубинам чувств, достичь которых никак иначе невозможно. Воодушевление, героизм, отчаяние, решимость, победа, благородное самоотречение, жертва — отыгрывая все это, мы переживаем эмоции в миниатюре, так сказать, в безопасном режиме.

Но за все эти бесконечные часы детских игр я ни разу не поверил, что являюсь кем-то еще, а не собой. Иногда я был я, а иногда это был я, который играл в Дэви Крокетта. Хотя на самом деле сейчас, по зрелом размышлении, я понимаю, что все было несколько сложнее. Когда я играл с братом и друзьями, я был почти целиком Крокетт, Бэтмен, Дик Трейси или кто-нибудь еще (кстати, я помню игры, когда по окрестным садам носились сразу шесть разных Бэтменов). Только играя в одиночку, сам по себе, я мог при этом оставаться собой, но это все равно был другой я — близко друживший с самим Дэви Крокеттом, сиживавший рядом с ним у костра в пустыне, охотившийся на медведей в нехоженых лесах вокруг Аделаиды. Бывало, я выручал его из беды, а бывало — он меня, но мы об этом не слишком трепались. Каким-то образом я в этих играх был больше собой, чем когда-либо, — более сильным, уверенным в себе, остроумным, определенным, состоявшимся, знаменитым собой. Таким, на кого Дэви Крокетт вполне мог бы положиться в трудную минуту.

Кстати, он ценил меня больше, чем друзья и семья. Он видел во мне такие качества, которых их слабые глаза разглядеть не могли. И Дэви Крокетт был не единственным, кто так ко мне относился: помнится, Король Артур и Супермен тоже были обо мне весьма высокого мнения.

Сейчас я думаю, что этот опыт очень сильно повлиял на мое этическое формирование и способствовал развитию воображения. Разыгрывая истории о героизме, самопожертвовании и (пользуясь изысканным выражением, превратившимся в последнее время в клише) сохранении достоинства в трудных обстоятельствах, я встраивал в свою моральную картину мира правильные модели того, как себя вести и чего ждать от окружающей реальности. И если бы я сам угодил в такие обстоятельства, я бы, вполне возможно, не справился, но, по крайней мере, знал бы, как должен поступить.

И вот эти-то одинокие игры даже больше, чем коллективные, кажутся мне похожими на то, что с нами происходит, когда мы читаем — по крайней мере, читаем ради собственного удовольствия. И особенно когда мы читаем в детстве. Я вполне отдаю себе отчет, что, будучи взрослым, читаю уже немного по-другому, так как некая часть моего читающего разума теперь неизменно и критически следит не только за событиями, о которых рассказывает история, но и за тем, как она это делает.

Ребенком я обычно думал: «Хочу туда, в эту историю». Это была такая игра, где я сам оказывался с Дэви Крокеттом в диких землях, потому что мог одновременно быть собой здесь и собой там. Я не хотел и не собирался переставать быть собой; я хотел сам оказаться в этой истории и пережить происходящие в ней события. И в том частном, тайном, недоступном больше никому мире, который чудесным образом распахивался между страницей книги и моим юным разумом, все это происходило сплошь и рядом. Это состояние сознания, в котором можно услышать голос своего деймона. Деймоны, скорее всего, разговаривают с нами до сих пор, только мы разучились их слышать.

Как сейчас помню, особенно ярко это происходило с муми-троллями. Маленькие создания, похожие на миниатюрных бегемотиков, которые живут на острове в Балтийском море? Смешно. И однако же к муми-семейству и их друзьям я чувствовал, ни много ни мало, настоящую любовь. Я любил их так сильно, что ни за что не предложил бы друзьям: «А давайте играть, как будто мы — муми-тролли». Это было просто немыслимо. Как будто ты признаешься в чем-то очень личном и тайном, о чем не говоришь даже себе, и вдруг оказываешься у всех на виду, смущенный и растерянный. Уверен, за стыдом разоблачения тут же последовал бы куда более острый и продолжительный стыд — стыд предательства. Чтобы спасти лицо, мне пришлось бы немедленно начать издеваться и насмехаться над этими моими любимейшими друзьями — и над любым мальчишкой, настолько глупым и… и маленьким, чтобы любить сказки о них.

Но когда я оставался один и открывал книгу о муми-троллях и между моим разумом и страницами возникал мой великий и тайный мир, я безудержно наслаждался их обществом, я путешествовал вместе с ними в плавучем театре, я отправлялся в горы, чтобы посмотреть на комету, я спасал фрекен Снорк от Морры — и никто в целом свете не смог бы, глядя на меня, сказать, чем там втайне занят мой разум.