Голоса деймонов

Но если отойти на пару шагов от контрольно-пропускного пункта, за спину пограничникам, и оглядеться по сторонам, мы увидим удивительную картину. Стража совершенно не замечает, что люди кругом радостно гуляют туда-сюда через границу и в ус не дуют. Впору подумать, что никакой границы тут и нет. Взрослые с удовольствием читают детские книги, и, более того, дети охотно читают книги для взрослых. Один мой знакомый мальчик тринадцати лет с упоением прочел «Безутешных» Кадзуо Исигуро. И только позавчера я разговаривал с детьми в Оксфордской публичной библиотеке и обнаружил, что, среди всего прочего, они читают книги Дороти Сэйерс, Агаты Кристи, Рут Ренделл, Иэна Рэнкина, Стивена Кинга, Дэвида Эддингса и Хелен Филдинг. Значительная часть этих книг относится к жанру фантастики, но все они поголовно прописаны по взрослую сторону границы.

К тому же я очень хорошо помню собственное детство, когда в моей библиотеке были Олдос Хаксли и Лоренс Даррелл, Супермен с Бэтменом, Артур Рэнсом и Туве Янссон, вместе с ними — Джозеф Конрад и П. Г. Вудхаус, а Капитан Мопсомой соседствовал с Джеймсом Бондом — настоящий калейдоскоп литературы, совершенно определенно взрослой и совершенно определенно нет. Большое впечатление на меня и моих юных однокашников произвел «Любовник леди Чаттерлей». Мы ценили эту книгу так высоко, что она все время ходила по рукам и, как большинство экземпляров этого романа, сама собой открывалась на особенно увлекательных страницах.

Сейчас подобное чтение без границ часто критикуют на том основании, что оно происходит «из неправильных побуждений». Взрослые, дескать, читают «Гарри Поттера», чтобы не отставать от моды или чтобы вернуться в сладостное состояние детской безответственности. Учитель, конфисковавший в свое время нашу «Леди Чаттерлей», думал, что нас интересует не литература, а социология. Ну, то есть я думаю, что он сказал тогда именно это — просто он выражался по-валлийски.

Чтение из неправильных побуждений — стражи границы этим никогда не грешат, зато другие люди грешат постоянно, если за ними не надзирать должным образом. Я смотрю на это так: даже если и существуют правильные и неправильные побуждения, когда читаю я, мне они неведомы, — так что уж говорить о других людях? Более того, это вообще не мое дело. И вдобавок все гораздо сложнее, чем мы думаем. Недостойная причина вполне может обратиться достойной: социология «Леди Чаттерлей» меня, помню, ужасно заинтриговала, но не менее захватывающим оказалось и то, как Лоуренс составлял из слов предложения.

Такая путаница происходит сплошь и рядом, и не только в литературе, но и в других областях знания. Сейчас мы любуемся, как Дега работал пастелью по бумаге, а через мгновение уже пытаемся представить, каково бы это было — поцеловать модель. Но тут мы замечаем что-то интересное в диагоналях композиции, и мысль тут же перескакивает на японскую гравюру на картине Ван Гога на другой стене галереи, а пока мы думаем про японское искусство, на память приходит та чрезвычайно социологическая гравюра с женой рыбака и осьминогом… и мы понимаем, что, пожалуй, уже время обедать. Но на выходе из зала наш взгляд снова падает на Дега, и мы восхищаемся, как же изысканно он все-таки обращается с пастелью: кладет один цвет рядом с другим и получается нечто совершенно третье. А со словами так можно, думаем мы? И что бы из этого вышло?

И так далее. Какие побуждения здесь правильные, а какие нет? Те и другие нерасторжимо перемешаны друг с другом, и никто в целом свете не сможет сказать, что с нами теперь делать — презирать за низменные мотивации или восхвалять за возвышенные. Так что пусть уж все лучше занимаются своим делом, а не чужим.

Точно так же я считаю совершенно бессмысленными попытки решать, кому следует читать вот эту книгу, а кому — вон ту. Откуда решающим знать? Лучше даже не пытаться управлять этим процессом, а просто предоставить ему идти своим чередом. Среди прочих вопросов, о которых мы с вами сегодня говорим, есть и такой: что общего между детской и взрослой литературой? А общее между ними и вправду есть — тот факт, что ту и другую, что бы они собой ни представляли, читают обе возрастные группы — что бы собой в свою очередь не представляли они. Но как я уже говорил, к сочинительству и тому, что ему способствует, я подхожу с сугубо практической стороны. А моему сочинительству способствует видение рынка.

Литературный рынок я представляю себе как настоящий базар — торговую площадь, запруженную народом, который покупает и продает, пьет и ест, останавливается посплетничать или идет себе насквозь куда-то еще — или просто носится между рядами и во что-то играет. В одном углу кто-то наяривает на скрипке, в другом выступает жонглер, а в третьем сидит на коврике сказочник, положив перед собой шляпу, и что-то рассказывает.

И вокруг него собираются слушатели.