Голоса деймонов

И в заключение. Авторское намерение в отношении книги — материя сложная и неуловимая; честно и полно объяснить его не всегда возможно. Следует ли думать, что читатель все равно захочет узнать эту сложную и неуловимую правду? Будет ли ему от нее хоть какая-то польза? Возможно, да — если его искренне интересует процесс сочинительства со всеми его двусмысленностями, противоречиями и неясностями; и, скорее всего, нет, если он хотел получить простой ответ и избавиться от сомнений, правильно ли он понял то, о чем говорится в книге.

Однако было бы слишком легкомысленным утверждать, что авторское намерение совсем ничего не значит. В других сферах деятельности оно значит очень много. Если мы случайно сбросим горшок с цветком с шестого этажа кому-нибудь на голову, это будет несчастный случай; если намеренно — это будет убийство. Суд очень хорошо различает разницу в таких делах. С этим непосредственно связан и вопрос ответственности. Если писатель сочинил историю, разжигающую, к примеру, расовую ненависть, может ли он снять с себя ответственность, заявив, что каковы бы ни были его намерения, дело совершенно не в них, да и вообще намерения не имеют значения? Заведомо отвергая значимость намерения и ответственности, мы низводим автора до искусной программки распознавания звуков, пишущей под диктовку из какого-то незримого источника. Разумеется, наши намерения до некоторой степени важны — просто временами бывает очень трудно сказать, в чем же они заключаются.

На практике наши ответы на вопросы читателя зависят от того, как мы оцениваем его потребности, возраст, степень зрелости и интеллектуальные способности, а также ситуацию, в которой эти вопросы были заданы. Если нам повезло и перед столом выстроилась целая очередь юных читателей, желающих получить автограф на только что купленной книге, времени на ответы у нас не так уж много. С небольшой группой хорошо подкованных студентов-филологов в университетской аудитории дело обстоит совсем иначе.

И все же когда мне зададут такой вопрос, я попытаюсь объяснить (обычно я так и делаю), что намеревался сочинить как можно лучшую историю и как можно лучше ее написать. И заодно воспользуюсь случаем поговорить о демократической природе чтения. Я скажу, что каково бы ни было мое намерение, смысл книги к нему не сводится. Он раскрывается во взаимодействии между словами, которые я расположил на странице в определенном порядке, и разумом прочитавшего их человека. Если человек в результате пришел в замешательство, лучше всего обсудить книгу с кем-то еще, кто ее прочитал, и дать смыслу естественным образом всплыть и проявиться в беседе — на демократических началах. Я готов и хочу участвовать в таких беседах, потому что я тоже прочел книгу, и если меня в процессе спросят о моих намерениях как автора, любой ответ тоже станет частью общего дискурса. Но убедить читателей, что мое прочтение не более авторитетно и окончательно, чем любое другое, бывает очень нелегко.

Возможно, я не слишком прояснил вопрос для тех, кто желал узнать о моих авторских намерениях. Зато я ввел понятие читательской реакции, а оно, на мой взгляд, куда более полезно.

Это эссе впервые увидело свет в книге «Ключевые слова в детской литературе» под редакцией Филипа Нелла и Лиссы Пол (New York University Press, 2011).

В 1986 году мне повезло устроиться на работу в Вестминстерский колледж, который теперь стал составной частью Университета Оксфорд Брукс. Моим коллегой был некто Гордон Дэннис. Я очень многое от него узнал — в том числе и то, что о детских книгах можно говорить ничуть не менее интересно, чем о книгах, предназначенных исключительно для взрослых. Я горячо приветствую рост интереса к детской литературе как предмету академического изучения, даже несмотря на то, что далеко не уверен в собственной способности изъясняться академически — как о том говорится в следующем эссе.

Детская литература без границ Историям не нужны паспорта

Об историях, детях и взрослых