Голоса над рекой

Все, конечно, хорошо кончилось, да и вообще ведь — хорошо было. Шутка ли? — у них в гостях, у простых медсестер, САМ Распутин — Писатель N 1 их Времени! Сам этот факт!! Все горды были ужасно, горды и благодарны, ну и потом — ведь больше всего было восторженных отзывов, искренних и таких заслуженных! Я не пишу о них только потому, что в самих этих отзывах в общем-то не было чего-либо особо ярко-индивидуального, интересного: ну, хвалили повесть, восхищались Настеной, но это все-таки были общие места. Говорили, правда, о смелости и новаторстве писателя, но не уточняли, в ЧЕМ же эта смелость и новаторство. То есть повесть действительно поняли, и поняли именно душой, чувствами, не проникая вглубь, в суть, потому и не могли объяснить, в ЧЕМ конкретно были новаторство и смелость (а они ведь действительно были), но поскольку все же самое главное было отгаданорадость, даже какое-то воодушевление, словно флюиды, передавались друг другу, в зале царила атмосфера праздника, тепла, единства.

Лицо Распутина покрылось красными пятнами, вся суровость его как бы опала.

Валентин Григорьевич смущенно улыбался, что очень шло ему, был искренне растроган и сказал, что ТАКИХ ВСТРЕЧ У НЕГО ЕЩЕ НЕ БЫЛО. Вот ведь!! И бывшие «углы» нисколько не чувствовались, — они ведь не только могли быть — должны! — диспут же был, всяк свое говорил, обсуждали, спорили, и хорошо, что спорили, а не молчали, для того и собрались, да и Распутин вон как доволен!

И было много цветов в дар писателю, очень много…

И передана была Валентину Григорьевичу — с ладошки на ладошку славная, деревянная статуэточка медсестры, — маленькая, в косыночке с красным крестиком и медицинской сумочкой, тоже с крестиком. Сестру все дружно решили назвать «Настеной» (На второй встрече, о Шукшине, была вторая такая же, названная «Анной» — по имени главной героини распутинской повести «Последний срок», и была тогда уже договоренность и о третьей встрече, где будет непременно такая же третья медсестра, которой они тоже дадут какое-нибудь хорошее, дорогое писателю женское имя. Увы… третьей встречи не было, хотя сестры горячо приглашали Валентина Григорьевича в 87 году для обсуждения его последней повести «Пожар»*, написанной в 85 году и опубликованной, как чаще всего бывало, в любимом его журнале «Наш современник». Но… не приехал к ним Распутин, почему-то не приехал… Очевидно, какие-то другие дела и заботы отвлекли (увлекли?) его, может, времена чуть изменились, но «чуть» — это для них, а для Валентина Григорьевича, может, и не «чуть», трудно им было понять… Он, когда его приглашали, говорил теперь совсем не так, как в предыдущие разы. И почему-то резко, совсем коротко, как с чужими, и вообще — как-то чудно: дескать, какой там диспут еще! И чувствовалось: не-до-вас!)

Ну, а тогда, тогда хорошо было.

В конце Распутин автографы раздавал, его много фотографировали, благодарили. Да, хорошо было.

Наконец Распутина проводили в приемный покой больницы, к которому должна была подъехать легковая машина, чтобы увезти писателя домой, в Иркутск.

Пока ждали ее, в приемник зашел мой муж (из своей больницы). Поздоровавшись с писателем, он извинился: «Жаль, не мог послушать. Партсобрание было».

И тут Валентин Григорьевич громко, очень громко, на весь приемник, отчетливо произнес: «А поменьше бы этих партсобраний было! Партия да партия! Куда ни плюнь! А к чему она, эта партия, зачем? Мы уже до того дошли, что даже так стали говорить: «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!» Вот до чего докатились!» Угольные глаза его пылали. Губы были сжаты, так что их совсем не было видно…

Вот это да-а-а!!

Все, кто был в приемном покое, опешили, смутились, опустили глаза, головы (76-й год ведь!).

Многие, конечно, восхитились смелостью писателя, мы с мужем — во всяком случае.

Тут подошла легковушка, и Валентин Григорьевич, высокий и статный, богато и изящно, но очено скромно одетый, утопающий в цветах, попрощавшись со всеми, уехал домой.

«О»

«Остановись на миг, останови миг и осмотрись: как прекрасны, как сложны, как ранимы, как завидно свободны, как лучше тебя все собравшиеся за столом».

(А.Цыбулевский)

«О, други, не надо этак!»

(Слова из речитатива заключительной части 9-й симфонии Бетховена)

«П»

Перед какой безвестностью зимой,
Каких еще тревог и потрясений
Так свеж и ясен этот мир осенний,
Так сладок каждый вдох и выдох мой?

(А.Твардовский)

И было стихотворение одного из любимых ее поэтов — Наума Коржавина: