Голоса Памано

Это была безумная неделя, доченька; я почти не спал, выполняя функции проводника по контрабандистским тропам, которые мне показал лейтенант Марко. Я вел молчаливые группы людей, готовых умереть в любую минуту; по меньшей мере, десяток различных групп провели ночь на чердаке школы, и я только диву давался, как это ни Тарга, ни его приспешники не обнаружили никаких подозрительных перемещений. Валенти пребывал несколько дней в состоянии святого негодования, без своих сотрудников, поскольку с теми все время что-то случалось: то у одного дом сгорит, то у другого черт знает что стрясется с отцом, а кудрявому молодчику пришлось в срочном порядке решать какой-то вопрос жизни и смерти, связанный с недавно перешедшими в его собственность землями. Сглазил нас кто-то, что ли? Как будто все разом вляпались в дерьмо. В общем, Тарга пользовался любой возможностью, чтобы уехать в Сорт. Один и без охраны. Торена явно была вредна для его здоровья.

Щупальца Элиота отвлекали армию: взорван мост в Сеу и еще один – в Жерри, тонны камней, слетевшие с Ведьминого утеса, возле того места, где река Байяска встречается с рекой Ногерой, перекрыли путь в Эстерри; разрушение дорожного полотна было таким основательным, что двадцать пятого апреля тысяча девятьсот семьдесят первого года, спустя двадцать семь лет после того, как подгоняемые возмущенными и взбудораженными офицерами солдаты убрали все обломки, на шоссе все еще оставались глубокие и неизгладимые выбоины, которые подвергли серьезному испытанию подвеску роскошного черного автомобиля; машина притормозила и свернула налево, на дорогу, ведущую в Арестуи. В то же мгновение коровы долины Байяска известили всех о явлении пришельцев, и многие жители Арестуи и Байяски поспешили закрыть окна.

– Ты же говорил, что машина сможет подъехать прямо к церкви.

– Мне очень жаль, сеньора. Я перепутал деревни. Они все кажутся мне одинаковыми.

Раздраженная сеньора Элизенда Вилабру вышла из автомобиля, оставив дверцу открытой, и направилась в центр деревни Байяска. Даже взглядом меня не удостоила, словно я ее смертельно обидел, это я-то, живущий ради нее, с ней и в ней, чем я тебе не угодил, любовь моя? – сказал Хасинто, выходя из автомобиля, закрывая заднюю дверь и приготовившись ждать тебя, как делал это всю свою жизнь, о Элизенда.

За ней увязались две любопытные собаки; немногие же обитатели деревни предпочли наблюдать за вновь прибывшей из своих домов, вынося такой вердикт: приехала из Барселоны и увезет с собой картины. Надо известить святого отца. Точно, да-да, наверняка приехала, чтобы забрать их. Потому что когда к нам в последний раз кто-то наведывался, это был епископ из Сеу, и он прихватил с собой Богоматерь Сант-Серни и земной шар, а вместе с ним и целую колонию жучков-древоедов, что уже много веков паслись в нем; правда, сопровождал он сии действа искренней улыбкой, приятными словами и весьма прочувствованным благословением.

Похитительница картин вошла в церковь в ту самую минуту, когда отец Дот, готовый принять мученичество, разместился перед барочным алтарем, скрывавшим расписную апсиду. Ослепленная уличным светом, Элизенда несколько секунд не могла разглядеть черную фигуру святого отца, стоявшего у алтаря с выражением готовности наперекор всем стихиям пройти свой путь до конца.

– Добрый день, святой отец.

Нет, она не из Барселоны. Эта дама из Торены. Хозяйка дома Грават. Вилабру. У нее такой же рот, как у отца Аугуста, математика.

– Добрый день, сеньора.

Не говоря ни слова, Элизенда Вилабру направилась в угол храма, где лениво позевывала от скуки маленькая, почти игрушечная исповедальня из черного дерева, давно пересохшего от множества бед, которые ему довелось выслушивать на протяжении долгих веков; подойдя к ней, дама осенила себя крестом. Отец Дот сглотнул слюну и, видя, что вновь прибывшая неподвижно застыла на молитвенной скамейке, вошел в исповедальню, взял столу, поцеловал ее, надел на шею, сел и тут же опьянел от аромата неведомого ему благоуханного, сладостного, греховного цветка. Элизенда Вилабру из дома Грават, гранд-дама из Торены, призналась ему в длительной бурной связи, которой она решила навсегда положить конец; я хочу поставить точку, забыть прошлое и больше не грешить.

– Вы раскаиваетесь, сеньора?

Нет. Я лишь борюсь за то, чтобы сохранить контроль над своей жизнью.

– Да, святой отец.

– Раскаяние – это путь к спасению.

Я не могу себе позволить быть игрушкой в руках этого молокососа, этого сукиного сына Кике Эстеве.

– Вы меня понимаете, сеньора?

Мне нужен полный контроль над ситуацией.

– Да, святой отец. Поэтому-то я и хочу открыто заявить в присутствии такого достойного свидетеля, как вы, что никогда больше ничего подобного не совершу, никогда больше.

– Примите мои поздравления, сеньора, – возможно, излишне льстивым тоном.

– Спасибо, – сухо.

– Это называется сила воли.