Голоса Памано

– Когда он вышел на пенсию, то сказал, что не вернется в Уэску даже в пьяном угаре. Поэтому он спросил меня, не может ли он переехать ко мне, в Суэру, и я ответила ему, что конечно, само собой разумеется. Здесь он и умер, да.

– Нет. Он стал работать садовником. На деньги, которые нам дали, мы открыли садоводческое хозяйство. Мне грех жаловаться.

– Послушайте, мы же были брат и сестра…

– Вы что, из полиции?

– Тогда почему вы задаете такие вопросы? Зачем вы спрашиваете о вещах, которые давно уже погребены под спудом лет?

– Нет-нет, какие еще фотографии, о чем вы?

– Нет, мой брат умер в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Двадцать пять лет назад, сеньора!

– От сердечного приступа в одном из баров Суэры. Вроде бы.

– Почему я говорю так неопределенно? Да потому, что полиция не пожелала ничего разузнавать о типе, который долго с ним беседовал и ушел за минуту до того, как он умер. Так рассказывал Каррета, хозяин бара.

– Да, всего пятьдесят семь лет.

– Сначала да. Но потом я подумала, кто знает, может, он обзавелся кучей врагов, особенно когда вступил в Фалангу в Уэске, да и потом, когда служил уж не знаю кем там, у сеньоры.

– Ну… Этого я не знаю. Об этом он не говорил, но у меня такое впечатление, что он не раз видел смерть вблизи.

– Потому что он разговаривал во сне. Не знаю, о ком-то, кого вздернули на смоковнице. Время было такое… Но толком я ничего не знаю.

– Да. Может, так и лучше, ни к чему прошлое ворошить. Когда я забрала заявление и отказалась от того, чтобы выясняли обстоятельства его смерти, то получила чек от неизвестного дарителя.

– Ну конечно, я его приняла. Это такие же деньги, как и любые другие.

– Нет, я не собираюсь возвращаться в Уэску. Я уже пустила корни здесь, в Суэре.

– Сорт? Нет, никогда в жизни.

– Нет. Если он что-то плохое когда и сделал… то только там. Здесь он только выращивал тропические растения и разводил герань и бегонию, они у него получались отменными. Да здесь, в Суэре, где же еще.

– Так сложились обстоятельства. Чтобы спасти Отечество.

– Молодежь… вы же знаете, они ни во что не верят. А я верю. И мой Хасинто тоже верил, еще больше, чем я.

– Теперь уже ничего нельзя доказать. Умер от сердечного приступа, и все тут.

– Нет. Время от времени он впадал в депрессию. И мне приходилось говорить ему очень хорошо, Хасинто, ты все делаешь очень хорошо, и было заметно, что это его ободряет.

– Нет, когда он впадал в депрессию, то всегда говорил, что душой и телом верно служил сеньоре Элизенде, что она была настоящей гранд-дамой. Что ради нее ему приходилось постоянно приглядывать за сеньорито Марселом – сущая беда, а не парень. Что он исколесил на машине тысячи километров, возя сеньору туда-сюда, что он защищал ее от всех напастей, и при всем при этом она выкинула его на улицу, как навозного жука.

– Не знаю почему. Он не хотел об этом говорить.

– Конечно. Гранд-дама. А потом из сеньоры Элизенды она превратилась в Элизенду-шлюху. Прошу прощения. Мне кажется, Хасинто был в нее влюблен.

– Он мне этого не объяснял. Думаю, неблагодарность в ответ на такое беззаветное служение.

– Честно? Я знать не желаю, жива она или нет; мне это неинтересно.

– Еще бы! Он не хотел об этом говорить, но ему было известно много секретов этой сеньоры…

– Ну… А зачем вам это знать?

– Ну что вам сказать… Любовники. Много. Пока в один прекрасный день она вдруг не заделалась святошей и не начала проводить все дни напролет в церкви, ведя беседы со священниками. Так говорил Хасинто.

– Ну, видите ли… есть у меня подозрение, что Хасинто был одним из ее любовников… Он мне этого никогда не говорил, но…

– Есть вещи, которые совсем не обязательно говорить.

– Нет. Она была бесплодной. Сеньора Элизенда была бесплодной. У нее не могло быть детей.

– Потому что шофер ведь живет в машине, он может поднять стекло, а может оставить зазор, он открывает двери, слышит телефонные разговоры, развозит конверты, выполняет деликатные поручения, привозит и развозит людей… и получает жалованье за то, что управляет автомобилем и держит язык за зубами.

– С какой стати ему, бедняжке, рассказывать мне небылицы. Если он приехал сюда с одним желанием – умереть.

– Ну, это-то ясно как божий день: сеньорито Марсел ей не сын.

– Да, его зовут Марсел.

– Да откуда мне знать! Уж точно не мой.

– Просто богатые всегда делают то, что им заблагорассудится. Вот они и крестили малыша заново.

– Ну да, чтобы сменить ему имя, данное при крещении.

– Потому что он слышал это, когда сидел за рулем. Я не хочу, чтобы моего сына звали, как одного из убийц моих отца и брата. Рома, реши мне эту проблему.

– Мне придется пойти в бюро записи актов гражданского состояния и в церковь. Надеюсь, у меня не возникнет…

– Ты уж постарайся, это твоя работа. Моего сына зовут Марсел, как моего деда.

– Я все решу, Элизенда.

– Так что он перестал носить прежнее имя и стал сеньорито Марселом. Вы видели, какие чудесные у меня глицинии?

58