Голоса Памано

И вот теперь они отмечали свой переезд. Пусть не в старинный дом, но зато в почти новую съемную квартиру, которая им очень понравилась, поскольку располагалась она прямо у реки, так что, если открыть окно, слышен шум воды. И из нее открывался изумительный вид. Квартирка была небольшой, но более чем достаточной для двоих, а цену за аренду никак не сравнить с барселонской. Совсем другой мир, люди здесь живут… не знаю, они совсем иначе воспринимают жизнь, играют в бутифарру и все такое, ты меня понимаешь?

– Как чудно.

– А если у нас родятся дети, они будут пальярсцами.

– Надо поинтересоваться местной кухней.

– Жить в пяти минутах ходьбы от школы – это просто фантастика.

– Да, жизнь в маленьком городке – настоящая роскошь.

– Когда начнется учебный год, я брошу курить.

– Мы можем стать вегетарианцами.

– Я люблю тебя, Тина.

– А я тебя.

Изысканный рис таверны Ренде превзошел ожидания, которые они на него возлагали. А Бог, которому, вопреки приписываемой ему славе, очень даже нравится иногда поразвлечься, поместил через два столика от Тины и Жорди новоиспеченного первого демократического алькальда Торены Фелиу Бринге (сына безвременно ушедшего из жизни члена партии «Левые республиканцы», бывшего для одних алькальдом-мучеником, а для других – убийцей Жоаном Бринге из дома Фелисо), который вел деловую беседу с неким скупщиком земель и представителем компании, занимающейся зимними видами спорта. А еще немного дальше адвокат Газуль и молодой, динамичный Марсел Вилабру из «Вилабру Спортс», владелец, совладелец или главный акционер горнолыжной станции Тука-Негра, расположенной в Торенском муниципалитете, обсуждали потрясающее блюдо из телятины, сочное и нежное, как лепестки роз, глядя прямо перед собой и не обращая никакого внимания на посетителей за соседними столиками.

Ренде, хозяин заведения, замерев за стойкой возле кассового аппарата, рассеянно смотрел на улицу, погруженный в свои бесцветные мысли, и не догадывался о том, сколько исторических персонажей Торены собралось сегодня в его таверне. И в довершение к этому он только что подал кофе с ликером мужчине с голубыми глазами, руки и одежда которого были пропитаны пылью; он припарковал свой грузовик, забитый черепицей для крыш и плитами для надгробий, прямо у дверей заведения. Жауме Серральяк и Ренде ничего не сказали друг другу, ибо привычка губит желание заводить беседу. Вновь пришедший положил на стойку монетку в один дуро и, доставая сигарету из потрепанной пачки «Сельтас», рассеянно оглядел посетителей, обратив внимание на парочку хиппи за одним из столиков, хотя, разумеется, не мог себе представить, что произойдет через двадцать с лишним лет. Потом одним глотком выпил свой кофе, пощелкал языком, закурил сигарету и кивнул на прощание Ренде. И головы даже не повернул. У него пока не было никакого повода оборачиваться.

– Твоя мать совсем о себе не заботится. С каждым днем она видит все хуже.

– По правде говоря, больше всего меня беспокоит то, что она превратилась в ярую святошу. Раньше она такой не была.

– Да нет, она всегда к этому тяготела. По-своему, но всегда была религиозной. – Газуль сделал глоток вина. – Твоя мать всегда делает то, что считает наиболее целесообразным. Оставь ее в покое. – Он поставил бокал на стол и посмотрел на собеседника. – К тому же она никому не делает ничего плохого.

– Ну да, как же! Тратит целое состояние на священников и на эту долбаную сантификацию, или как там это называется, Фонтельеса. – Он взглянул на Газуля. – Она проявляет такой интерес к этому делу, что я иногда думаю, не было ли чего между ними.

– Никогда не говори так о матери.

– Да я понимаю, это я так, к слову. Но к тому же она переводит целую кучу денег в Опус.

– Перевод денег в Опус – это признак зрелости и ума.

– Но если мы решительно движемся в сторону светского общества! А Опус по уши скомпрометировал себя сотрудничеством с режимом.

– Как я и ты.

– Ну, я-то был еще совсем молод.

– Имей в виду, что деньги, которые она дает Опусу, – это долгосрочные вложения. Опус никогда не утратит своей власти. Эта власть составляет неотъемлемую часть данной организации, как лобби европейских королей или как влияние крупных нефтяных компаний. У твоей матери на все это непревзойденный нюх. Она всегда знала, в каком месте и когда следует оказаться, и именно там и оказывалась; и кому следует позвонить, и в каком тоне вести разговор. И знала она об этом, по меньшей мере, годом раньше, чем любой другой смертный. Кстати, она весьма довольна твоими переговорами в Европе.

– Могла бы мне это сказать, не так ли?

– Ну ты же знаешь, какая она.

– Моя мать считает себя исключительной.

– Элизенда и есть исключительная женщина. – Безнадежно влюбленный адвокат подцепил вилкой кусочек с тарелки и задумался о своем, о далеких и близких вещах и о таком милом сердцу аромате нарда, которого он подчас даже не ощущал, так им надышался за эти годы.

– Я тут подумываю об одной вещи, Тина.

– О какой? О детях?

– Ой, нет. Может быть, я вступлю в СПК.

– А, отлично. А как же ОСПК? Выйдешь из нее?

– Ну… я думаю об этом.