Голоса Памано

Газуль взглянул на нее с полным отчаянием. Несмотря на то что в свои семьдесят два года он уже давно должен был осознать, что в его сентиментальной жизни (вернее, в ее полном отсутствии) уже не произойдет никаких изменений, он тем не менее все еще продолжал мечтать о том, что однажды Элизенда возьмет его за руку и скажет Рома, обними меня, мне холодно, или что-то в этом роде. Но Элизенда доверяла ему лишь секреты предприятия, личных финансов, сложных отношений с некоторыми людьми, а он верно и преданно служил ей, получая взамен хорошее жалованье, но не более того. Да, конечно, он мог обращаться к ней на «ты» почти с самых первых дней их сотрудничества, но только когда они оставались наедине. При этом для нее он всегда был просто Газуль. И если сейчас она вызвала его в тихую гостиную дома Грават, то лишь для того, чтобы сказать Газуль, даже лучший адвокат в мире, то есть ты, не сможет сделать так, чтобы я увидела Олимпийские игры в Альбервилле и тем более в Барселоне. И юрист испугался, потому что решил, что она хочет сообщить ему, что умирает, и когда она сказала нет, это из-за глаз, на почве диабета, понимаешь? он с облегчением вздохнул про себя, не зная, что сказать, а посему так и застыл с открытым ртом. Лучик эгоистичной надежды подсказывал ему, что, возможно, впервые Элизенда позвала его, чтобы сообщить что-то личное, и, может быть, она рассчитывает, что в ответ он предложит ей человеческое участие и тепло. Однако, когда он уже собирался сделать это, она резко взяла управление ситуацией в свои руки, и Газулю пришлось принять как данность, что сеньора Элизенда вовсе не нуждается в человеческом тепле, а просто превратила неотвратимо надвигающуюся на нее слепоту в очередную запись в графе помех и издержек амбарной книги фирмы. В конечном итоге вопрос, который ее заботил, сводился к следующему: как мы все теперь организуем, чтобы я смогла сохранить контроль над всеми делами предприятия. А он жаждал услышать что-то вроде Рома, ты любишь меня? И тогда бы он ответил да, моя любовь, Элизенда, я люблю тебя, несмотря на три странные и необъяснимые для меня вещи, которые, насколько мне известно, ты сделала в своей жизни. Первая: брак с этим никчемным человеком, ничтожеством и бабником Сантьяго Вилабру, который никогда не любил тебя. Почему, Элизенда? Наверняка между этим несчастным и тобой не было никакой эмоциональной привязанности. Вторая: Элизенда, слепенькая моя, я никак не могу понять твоего навязчивого стремления добиться беатификации учителя из Торены. Хорошо, возможно, он заслуживает этого, если ты так говоришь: я ведь не был с ним знаком. Но, дорогая моя, это тянется уже много лет, ты потратила на это дело целое состояние, и всякий раз, когда я намекаю, что тебе следовало бы пересмотреть свое решение, ты меняешь тему беседы. Если бы я не знал, как холодно твое сердце, милая моя, я бы подумал, что ты была влюблена в него. И наконец, третья: ходят слухи, что у тебя был любовник гораздо моложе тебя и ты поддерживала с ним весьма долгую связь. Как ты умудряешься так хорошо скрывать от меня то, что не хочешь, чтобы я знал. Говорят, он был лыжным инструктором. Но я не верю: ты слишком изысканна для такой связи. Хотя иногда, особенно в мечтах, какой-то голосок говорит мне Рома, эта женщина не может всю жизнь проводить в одиночестве, думая лишь о работе. Не знаю. Но она так и не спросила его Рома, ты любишь меня? Она лишь велела сесть напротив нее и сказала ну же, расскажи мне, что сделал Марсел.

И Рома Газуль, верный и преданный на веки вечные, поведал ей о предательстве ее сына, о государственном перевороте, который тот попытался совершить под предлогом того, что мама с каждым днем становится все больше ку-ку…

– Что, он так и сказал? Все больше ку-ку?

– Но послушай, Элизенда, не знаю, действительно ли он…

– Так он сказал это или не сказал?

– Ну хорошо, да, сказал… Но это не имеет никакого значения…

– Я прекрасно знаю, – перебила она его, – что имеет значение, а что нет. Это мой сын.

– Просто он хотел сказать, что тебе уже семьдесят пять лет и пора на заслуженный отдых. А ему уже больше сорока, и с каждым днем меня все больше раздражает, что я должен по каждому поводу просить разрешения у мамы, словно не я хозяин фирмы.

– Но ты действительно не хозяин, Марсел. – Газуль был крайне озабочен: он находился меж двух огней, меж двух противостоящих друг другу и взаимоисключающих объектов его всепоглощающей преданности.

В общем, Марсел подготовил правовые документы и хотел окончательно оформить их, дополнив безупречными нотариальными обоснованиями, основанными на отказе сеньоры Элизенды от претензий в имущественной, предпринимательской и семейной областях в пользу своего законного наследника.

– Но почему?

– Потому что она впадает в маразм, ни черта ни в чем не смыслит и уже совсем ку-ку. А скоро еще и ослепнет. И я не хочу, чтобы Церковь высосала всю собственность, которая у нас еще остается.

– Но вы безмерно богаты, Марсел.

– Да, а сколько миллионов она потратила на процесс беатификации этого долбаного учителя?

– Уйму.

– Вот видишь.