Голоса Памано

Не глядя на незнакомку, сказал сеньора, у меня очень много дел. Будьте добры, сделайте одолжение, выйдите из машины. Вместо ответа женщина протянула ему большой, довольно увесистый конверт. Марсел с любопытством и одновременно с опаской взял его. Шантаж. Шантаж прямо под носом у службы безопасности. Застать его с такой женщиной… Как это могло произойти?

– Это копия письма, которое вам отправил ваш отец, когда вы родились, пятьдесят семь лет назад. Оригинал у меня. – Она открыла дверь. – Внутри вы найдете мою визитку. С телефонами и другими моими данными.

– Это что, шутка?

– Пожалуйста, прочтите письмо и отнеситесь к написанному там со всей серьезностью. Если позволите, мы потом поговорим.

Заинтригованный Марсел Вилабру разорвал конверт. Внутри были листы с набранным на компьютере текстом. «Милая моя доченька, не знаю, как тебя зовут», – прочел он верхнюю строчку, не вынимая листы из конверта. И взглянул на женщину:

– Мне кажется, вы ошибаетесь. У моего отца не было дочери.

– Нет. Это ваш отец, и он пишет вам, хоть и называет вас доченькой. Думаю, позже вы все поймете.

Она вышла из машины. Прежде чем захлопнуть дверь, сказала позвоните мне, когда прочтете.

Полет в Копенгаген прошел на одном дыхании. Он не стал есть, не воспользовался возможностью выпить бокал шампанского, ничего такого. Вместо того чтобы вновь пройтись по материалу и документации «ИКЕА» (в конце концов, он знал все это наизусть), он дважды перечитал письмо знаменитого учителя Фонтельеса к дочери, которой на самом деле, если верить полубезумной незнакомке, был он. Потом неотрывно смотрел в иллюминатор. В ВИП-зале копенгагенского аэропорта он рассеянно попробовал орешки, которые поставили перед ним на столик, и вновь перечитал, на этот раз по диагонали, многочисленные листы странного письма. Потом снова посмотрел на визитную карточку женщины: имя, электронная почта и телефон. И еще адрес в Сорте.

Внезапно очнулся, взял кипу листов и направился к измельчителю бумаги. Засовывал один за другим листы в шредер, извлекая стоны боли из воспоминаний Ориола; в последний момент оставил себе карточку женщины. Решительно, резким движением схватил папку с документацией по Саверио Бедоньи и «ИКЕА» и вышел из ВИП-зала как раз в тот момент, когда мягкий, завораживающий голос объявлял рейс в Стокгольм.

Рим, особенно после Стокгольма, являл собой хаос, шум, беспорядок, рискованное, феерически безрассудное вождение, крики и десять тысяч церквей на семи холмах. Его мать проявила такт, забронировав номера в разных отелях, поэтому Марселу Вилабру пришлось звонить Элизенде, чтобы известить ее о том, что он зайдет в ее апартаменты перед ужином. Судя по всему, синьора Вилабру заказала столик в том же отеле, синьор, и собиралась поужинать одна или с Газулем, что, собственно, было одно и то же. Таксист-самоубийца доставил его в отель матери, расположенный рядом с Ватиканом. Начинало темнеть, и купол собора уже был освещен.

Неподвижно застыв на диване в своем шикарном номере, положив руки на колени и погрузившись в воспоминания, Элизенда долго молчала, после чего наконец произнесла Рома, будь добр, прочти мне эти записи.

– Мама, я их уничтожил.

– Идиот.

– Нет. Так тебе придется поверить мне на слово. – К Газулю: – Ты не мог бы ненадолго оставить нас наедине?

– Не уходи, Рома.

Газуль, как обычно, оказавшись между двумя объектами его преданности, взглянул на Марсела как загнанный зверь. Он уже был слишком стар для таких игр. Жестом Марсел дал ему понять, что он может поступать, как ему заблагорассудится, и Газуль вновь сел со вздохом, но не облегчения, а муки, поскольку, помимо страданий от артрита, терзавшего его правое колено, он знал, что сейчас разразится буря.

– Согласно этому письму, твой святой Ориол Фонтельес был маки, коммунистом, и нетрудно догадаться, что к тому же и твоим любовником.

– Это все гнусные измышления. И желание уязвить меня.

– Я не очень-то разбираюсь в святых, – продолжил Марсел, не обращая внимания на этот комментарий, – но если Фонтельес не тот, кем его официально признали, завтра нельзя совершать обряд беатификации, разве не так?

Две секунды на обдумывания новой оборонной стратегии.

– Ты спрашиваешь о подробностях жизни человека, принявшего мученическую смерть, и не хочешь даже узнать, действительно ли он был твоим отцом или нет.

– Мне все равно.

– Что? – уязвленная, негодующая.

– Да, именно так, мама, мне на это наплевать. – Еще более решительным тоном, не давая Элизенде времени на ответ: – Я готов устроить скандал в память о том, что ты устроила мне двенадцать лет назад.

– Пожалуйста, Марсел, имей…

– Тебе вообще не следовало бы здесь находиться, – сухо перебил он Газуля, – так что помалкивай. – Элизенде: – В общем, завтра твоего святого не причислят к лику Блаженных.

– Так, прекрасно. Что ты хочешь взамен?

– Все.