Голоса Памано

В кухне Бибиана выстраивала на полке банки с вареньем, надраивала до блеска кухонную плиту и говорила что же с ней такое, что с ней такое, ах, похоже, все слишком серьезно; боль каменной глыбой давит на ее нежную душу, она убьет ее; это ведь не плач, это чистый вой, она словно объявила войну самому Богу. Ах, и ведь у меня нет никакого снадобья против такого безмерного горя! А в это время в гостиной, перед своим портретом, Элизенда изливалась безмолвным и горьким потоком слез, борясь с искушением пойти в школу, крепко обнять Ориола и спрятать его от врагов. Которых она же сама и натравила на него. Тогда она брала в руки фотографию с изображением своего улыбающегося брата и сердитого отца и вновь ощущала у себя внутри гневное кипение, сметавшее все на своем пути, ибо никому нельзя обманывать и предавать меня. А через минуту на нее снова водопадом накатывала река слез, и она говорила Ориол, Ориол, как ты мог оказаться таким вероломным, и это после того, как добился того, чтобы весь мой мир сузился до тебя единственного.

– Девочка… Выпей этот отвар.

– Я же просила не беспокоить меня.

Бедняжка моя. Что же мне делать, что сказать ей? Если бы я могла убаюкать ее и спеть ей песенку о дурочке из Байяски или о тучной корове из Арестуи, но она уже давно не дает себя укачивать на руках, ах, как же нестерпимо болит эта боль.

Настал час холодных полутеней, и дети выбежали из школы, весело визжа, радуясь скорому возвращению домой, где их ждал хлеб с маслом на полдник, а в это время в Валь-д’Аран наступавшие укрепили свои позиции и четко обозначили линию фронта, а франкистские телефоны лопались от натуги, требуя подкрепления. Тайная вечеря, которую он приготовил в тиши пустынной школы, состояла из остатков тушеного мяса, которое ему дала два дня назад Басконес, стремящаяся подкормить патриотов, и которое он с помощью вареной картошки, хлеба и глотка вина растянул на несколько дней; он неизбежно возвращался мыслями к своим женщинам: Розе, своей безымянной доченьке и Элизенде, впавшей в оцепенение при виде его пистолета; а ведь, судя по всему, она на него не донесла. Он вдруг осознал, что безмолвие за окном было более густым, чем обычно. Но еще более странным было молчание Тарги, который так и не явился, чтобы бросить ему в лицо tu quoque, ты хотел убить меня, это ведь был ты, негодяй, убийца, мой Букетик мне все рассказала, она же видела страх в зрачках твоих глаз. Почему ты это сделал, ведь ты мой товарищ? А как же Клаудио Асин? И уроки анатомии доктора Тарги? И каудильо, бляха-муха?

Он услышал торопливые, но нерешительные шаги, и перед ним предстал Жаумет, который всегда передвигался бегом, словно спеша поскорее прожить день; уставившись на мясо, чтобы не смотреть в глаза учителю, он, прерывисто дыша, молча застыл на месте.

– Что случилось, Жаумет?

– Он говорит, что какой-то Оссиан ждет вас в церкви.

– Кто?

– Оссиан.

– Кто тебе это сказал?

– Он говорит, что не может этого сказать. Что это просто друг.

До возобновления связи оставалось полчаса, и если ему суждено сегодня умереть, то он не хотел покидать школу.

– А где святой отец?

– Святой отец в Сеу. Этот человек говорит, чтобы я сказал, что вы с ним друзья.

– Никому об этом не рассказывай. Никогда.

– Нет, что вы, сеньор.

– Хочешь поесть немного?

Жауме Серральяк жадно посмотрел на тарелку учителя, но ответил нет, спасибо, после чего бросился бежать домой, не подозревая, что оказался эмиссаром смерти.

Оставшись один, Ориол подумал о Вентуре; может быть, он задумал налет на мэрию. Бог мой, если это так, то я еще могу спастись. Он отодвинул тарелку и на какое-то мгновение испытал некоторое облегчение; у него даже не возникло мысли о том, что об Оссиане он не говорил ни с кем, кроме Валенти. Он оделся и, проходя через классную комнату, взглянул на доску и подумал доченька моя, будь достойным человеком. Выходя из школы, он что-то нащупал в карманах пальто: там все еще лежали книжечки, которые якобы ему вернула Элизенда. Вопреки всему, он улыбнулся.

– Вот теперь я выпью твоего отвара, Бибиана.

Ориол оглянулся на здание школы, и его охватила внутренняя дрожь, потому что он смотрел на школу с того самого места, с которого они с Розой увидели ее в первый раз и с которого на него потом смотрел Ахилл, когда, залечив раны на лапах и набравшись сил, пес решил возобновить свой немыслимый путь на север по невидимым следам Ива и Фабриса, оставив учителя с разбитым сердцем. Ориол постарался обойти здание мэрии стороной.

– И рюмочку коньяка.

– Но, девочка, если ты…

– Коньяк, Бибиана.

Дверь торенской церкви Сант-Пере была приоткрыта. Он осторожно толкнул ее. Внутри – полная темнота. Он ощутил струю свежего воздуха и сырость и услышал еле уловимый металлический звук. Неожиданно вспыхнул электрический свет: зажглась лампочка над алтарем. Когда он понял, что Вентурой, человеком с черными как уголь глазами, и его людьми в масках оказались алькальд Тарга и его фалангисты, уже было поздно.

– Ну здравствуй, товарищ.

Прощай, подумал Ориол. Прощай, дочка. Прощайте, горы. И посмотрел на пятерых мужчин.