Голоса Памано

Ориол бросил кисть в банку со скипидаром, вытер тряпкой руки и тяжело вздохнул. С раздражением, которого он сам от себя не ожидал, сказал здесь распоряжаюсь я, и, если вам что-то не нравится, ищите другого художника. Это был необходимый шаг. Если бы он этого не сказал, то было бы невозможно представить себе все остальное.

Молчание. Некоторая оторопь в глазах Валенти Тарги. У него даже вырвался робкий смешок, после которого он сменил положение тела; преодолев возникшее напряжение, он сказал ты прав, товарищ, ты прав. Это все равно что на приеме у врача. И соединил запястья, давая понять, что он в плену у художника. А он всего лишь великий человек.

Вот тогда-то у Ориола и возникла эта идея, как логическое следствие его первого акта неповиновения. Он думал о Вентурете – это само собой разумеется, – но еще о Розе и об их дочери, которую он никогда не увидит. И о матери Вентуреты, с которой он в полдень столкнулся на улице. На самом деле он натолкнулся на взгляд этой женщины – взгляд, полный потерянности и презрения, будто вопрошающий ну почему, учитель, ты оказался таким подлым. И когда он уже собирался сказать ей все было не так, как говорят, я не имею к этому никакого отношения, она бросила ведро, которое несла в руках, прямо посреди улицы и пошла по направлению к дому, содрогаясь всем телом от нестерпимого горя, и в это мгновение Ориол ощутил себя полным ничтожеством, причем до такой степени, что терзавший его прежде страх оказался раздавленным гораздо более сокрушительными чувствами. И вот теперь, стоя перед всесильным начальником, который вдруг безропотно подчинился ему, он отчетливо осознал, что если человек овладевает ситуацией, если становится хозяином положения… Что если он будет в состоянии крепко держать вожжи в своих руках, то бояться нечего. Или почти нечего. Он снисходительно улыбнулся в ответ на смешок алькальда и вновь взял в руки кисть. Но это уже был другой Ориол. Он тут же заметил это по уверенным мазкам, которыми обозначил пять фалангистских стрел на кармане синей рубашки Тарги. Итак, все сводится к тому, чтобы взять инициативу в свои руки. Так, по крайней мере, мне кажется. Ну хорошо, так я предполагаю. И не думать о смерти.

В Торене было тихо; разве что можно было услышать редкое мычание коровы, внезапный плач ребенка, поскрипывание усталых колес повозки, возвращающейся на закате с полей, да астматическое дыхание Элвиры Льюис, сидящей на первой парте и добросовестно выполняющей умножение на число девять со спокойствием девочки, которая даже не догадывается о том, что на этом свете ей осталось жить совсем немного, и отважно взирает на мир своими отчаянными глазищами: они-то, в отличие от своей хозяйки, прекрасно осознавали, что это неправда, будто в жизни хватит времени на все. А вот на барселонской улице Фонтанелья Ориол слышал настойчивый велосипедный звонок, хриплый кашель грузовика, извергающего клубы ядовитого дыма, скрип троллейбусных дверей, что с веселым хлопком открывались и закрывались перед ним, и властный свист городского полицейского, который возле площади Каталонии регулировал передвижение вереницы такси с сиплыми моторами. Делая вид, что ждет своего троллейбуса, он ни на мгновение не отрывал взгляда от дверей магазина, одновременно украдкой осматриваясь по сторонам, чтобы вовремя заметить, если кто-то вдруг надумает следить за ним и поймет, что он, в свою очередь, кого-то преследует. Когда Валенти Тарга вышел из лавки, засовывая в карман какой-то пакетик, посмотрел направо и налево, словно опасаясь засады или (о ужас!) ища взглядом его, Ориола, а может быть, попросту привычно взглянув направо и налево, учитель начал движение по противоположному тротуару, на несколько шагов отставая от Тарги, но потом, боясь упустить его, стремительно пересек улицу, увернувшись от нескольких медленно двигавшихся такси. Нахлобучил на голову шляпу и пристроился за своей будущей жертвой. Прошел мимо чахоточного мотоцикла, на котором совершил нескончаемый, леденящий тело и душу ночной переезд из Торены, намеренно отводя от него взгляд, словно желая убедить воображаемого соглядатая, что он не имеет никакого отношения ни к изобличающей его машине, ни к безумному плану, который пришел ему в голову в тот момент, когда во время перерыва в сеансе он предложил Валенти продолжить работу над портретом в приходившийся на понедельник праздничный день, но тот отказался, сославшись на то, что в понедельник он поедет в Барселону (тут он перешел на шепот, словно кто-то мог их подслушать) повидаться с очаровательным цветочным Букетиком, который вскружил мне голову. Стоя перед холстом, Валенти Тарга рассеянно покачивал головой, устремив взгляд куда-то вдаль, словно его совсем не заботил результат работы художника: видимо, он полностью был поглощен мыслями о пленительном Букетике.

– И тебе следовало бы заняться тем же, – спустя несколько минут заключил он, указывая на сердце. – Она смылась? Так развлекайся, найди себе самку, которая сведет тебя с ума.