Голоса потерянных друзей

Он забрал все, что у меня осталось от моего народа. Река поглотила последнее напоминание о нем. Может быть, это знак того, что пора возвращаться домой, откуда и уезжать-то не стоило? А уж когда вернусь, тогда и подумаю, кому и что рассказывать. Может, сыщики пойдут по следу и отыщут негодяев, схвативших мисси Лавинию и Джуно-Джейн, но мне самой в полицию никак нельзя. Надо найти другой способ сообщить шерифу о случившемся.　

Снова окинув взглядом бурливую, широкую реку, гадаю, далеко ли до переправы. Своими силами мне не перебраться на тот берег, где остался мой дом. Вокруг пустынно: ни жилищ, ни дорог, не считая той, у которой мы загрузились дровами. Куда-то же она ведет. Как знать, может, лошадей еще не забрали и, если провидение будет ко мне благосклонно, я успею их украсть.　

Больше мне надеяться не на что, и я отправляюсь в путь.　

Вскоре я слышу крики людей, звон упряжи, протяжный стон постромок и оглобель, тихое лошадиное ржание. Я немного сбавляю шаг. Надеюсь, что среди лесорубов есть и цветные — они-то мне наверняка помогут. Но чем ближе я подхожу, тем отчетливее понимаю, что говорят они на каком-то неведомом мне языке. Не на французском — его бы я точно узнала, потому что не раз уже слышала, — а на каком-то другом.　

Может, это индейцы, которые по-прежнему живут у болот и женятся на белых и беглых рабах, ушедших в леса много лет тому назад?　

По спине точно в знак предостережения пробегает холодок. В этом мире цветному не выжить, если он не будет настороже. Да и женщинам тоже. А мне — уж подавно, ведь я принадлежу и к тем и к другим, а защититься могу разве что маленьким пистолетом, заряженным всего двумя пулями, да к тому же промокшим в реке, — не удивлюсь, если теперь он стал бесполезным.　

Раздается собачий лай, и мужские голоса затихают. Я тут же юркаю в кусты и прячусь там. Собака походит ближе, и меня накрывает волной ледяного ужаса. «Не дыши!»　

«Уходи прочь, собака!»　

Пес вот-вот меня обнаружит. Он все кружит у кустов, шумно и быстро принюхиваясь. Наверняка уже почуял меня.　

Я слышу мужской голос. Человек что-то кричит собаке — хрипло и отрывисто.　

Она, точно ошпаренная, срывается с места и убегает.　

Я утыкаюсь головой в ладони и перевожу дыхание.　

Поскрипывают рессоры. Дерево бьется о дерево. Кричит мул. Лошадь фыркает, ржет и бьет по земле копытом. Рабочие с недовольным, глухим ворчанием нагружают повозки своим товаром.　

Я проползаю немного вперед — туда, где кусты редеют и сквозь тонкие, будто кружево, ветви можно рассмотреть, что же впереди.　

Там двое мужчин. Они не белые. Но не индейцы и не цветные, а что-то среднее. Ветер доносит их запах — кислый запах пота, виски, давно немытых тел. Из-под их шляп виднеются длинные темные волосы, а ветхая одежда вся в грязи.　

Собака у них тощая, с облезлой шкурой и струпьями по всему телу, которые она постоянно расчесывает. Мул, запряженный в повозку, выглядит немногим лучше: старый, измученный, со страшными мозолями от упряжи, к которым так и льнут мухи, стремясь полакомиться обнаженной плотью.　

Добрый хозяин ни за что не доведет свою скотину до такого состояния.　

И пса тоже.　

Не рискуя покинуть свое убежище, я прислушиваюсь к их диковинной беседе, стараясь не шевелиться, пока они заводят в повозку наших лошадей, привязывают их покрепче, потом сами в нее забираются, сняв колеса с тормозов. С моего места мне видно, как Искорка — я узнаю ее по светлым «чулочкам» — недовольно перебирает ногами, силясь отогнать надоедливых мошек, мокрецов и слепней. Мне хочется кинуться к ней и освободить старушку любой ценой, но я понимаю, что надо скорее бежать отсюда, пока змеи с пантерами не вышли на охоту, а речные призраки не начали свой ночной обход. Пока лугару, человек-оборотень, не вынырнул из черных вод и не принялся искать, чем бы поживиться!　

Короткий, пронзительный лязг металла о металл отвлекает меня от этих мыслей. Это скользят и сталкиваются ящики, взваленные на повозку. Сквозь просвет между листьев я замечаю золотистый всполох. И тут же — еще до того, как я понимаю, что это блестит латунная обивка на двух больших ящиках, — мне становится ясно, что же сейчас погрузили на повозку. Тот же груз, что плыл на борту «Звезды Дженеси»!　

Может, ящики давно пусты. Может, стоит забыть о том, что я их уже видела, и подумать о своей судьбе. Но я решаю пойти следом за повозкой, держась в отдалении, чтобы пес меня не почуял. В ушах шумит, пот катится градом, и москиты не дают мне покоя. Но прихлопнуть их нельзя — как нельзя перейти на бег. Ступать надо осторожно и бесшумно.　

Уж не знаю, куда именно держат путь эти двое, но он оказался неблизким. Мы преодолеваем милю за милей. Ноги мои слабеют, деревья уже плывут перед глазами, а вместе с ними тени, солнце, листва и корявые ветви. Я спотыкаюсь о сучковатый корень кипариса и со всего размаха падаю в заболоченную траву. Перекатываюсь на спину и лежу, гладя в небо. Сквозь тучи проглядывает синева — точно такого же цвета становилась сотканная матушкой ткань, после того как ее окрашивали свежими листьями индигоферы.　

Я лежу и жду, что же будет дальше.