Голоса роман-пьеса

Александр Лазаревич.Продолжительные бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Звучат здравицы в честь руководителей партии и правительства и лично Никиты Сергеевича Хрущева.

Вовка.Все встают и плачут.

Я.Однажды мы собрались в Переделкине в доме напротив храма. Поэты Саша Еременко, Ваня Жданов, Леша Парщиков и я с Леной. Саша Еременко позвал всех на пельмени. В зимнем саду на яблонях висели мороженые яблоки. Специально для закуски. А посреди сугробов стояла белоснежная ванна, бог весть как сюда попавшая.

Ерёма.Сначала примем ванну (раздевается и босиком по снегу бежит к ванне, срывает с дерева мороженое яблоко и закусывает).

Парщиков(берет гитару и напевает доклад Брежнева).Дорогие товарищи, трудящиеся всего мира вместе с нами идут на говно... но-га в но-гу.

Ерёма(голый в ванне, с книгой Сталина, зачитывает).В прошлом году за нерушимый блок коммунистов и беспартийных проголосовало 99,8%. Мы расстреляли 50000 предателей и убийц. В этом году за нерушимый блок проголосовало 99,99%.

Студент Володя Асадулин.Я помню оккупацию. Мне было 8 лет, когда немцы вошли в деревню. Учительница сняла портрет Сталина и повесила портрет Гитлера. Потом сказала: "Дети, это ваш отец". Все остальное осталось по-прежнему. Правление, собрания, трудодни, да по радио вместо советских песен передавали немецкие марши. Да еще председателя переименовали в старосту.

Я.С Победой вас, Булат Шалвович!

Окуджава.Я должен вам сознаться... нет, нет, запишите это дословно: не было никакой победы. Просто красные фашисты одержали верх над фашистами коричневыми. Вместо портретов Гитлера повесили портреты Сталина, а гестапо переименовали в Штази и КГБ. Правде надо смотреть в лицо. Мы воевали с фашистами, но сами были фашистами, только не со свастикой, а со звездами. Пожалуйста, не вычеркивайте эти слова из нашего разговора. Пусть знают все. Мне это не просто признавать. Я воевал. Я был сталинистом, был ленинцем, был социалистом, социал-демократом. Теперь я не знаю, кто я. Но знаю твердо, я — антикоммунист, то есть антифашист. Это одно и то же. И пока это не поймут все, в России ничего хорошего не будет.

Я.А в Бога вы верите?

Окуджава.Я хотел бы, но не могу. Для этого мне надо забыть, что я видел на фронте. Я бы и рад, но не могу.

Юрий Левитанский.Я переписываюсь с фронтовиками-однополчанами. Они так и умрут с великим Сталиным. Это безнадежно. Бог не Бог, а что-то высшее все же есть. Не то чтобы я стал толстовцем, но что-то в этом роде мне близко.

Радио.Передаем слова песни по вашим заявкам.

Вечер тихой песнею над рекой плывет.

Дальними зарницами светится завод.

Где-то поезд катится точками огня,

где-то под рябиною парни ждут меня.

Светят над рябиною звезды без конца,

слева кудри токаря, справа кузнеца.

Ой, рябина кудрявая, белые цветы,

ой, рябина-рябинушка, что взгрустнула ты?

Я.Юрий Петрович, я до сих пор не могу поверить. Неужели мы на самом деле в Греции, у подножия Парфенона ставим мистерию о Сократе? Смотрите, над Парфеноном Сириус.

Любимов.А мне все равно, что Сириус, что Венера, лишь бы сортир был в порядке. Простите за солдатскую прямоту. А Парфенон хорош. Видимо, люди без богов и вправду не могут.

Глеб Якунин.В ыныкчанском концлагере мы плели на морозе канаты из проволоки. И вдруг я понял, что стихи сплетаются из звуков, как эти канаты из проволоки, И у меня возник "Смиренный примитив юродивый в честь Бога, мирозданья, родины". И еще я прочел в "Науке и жизни" про теорию струн. Наша вселенная сплетена из таких бесконечных энергострун, и они пронизывают вселенную, как звуки стихи.

Я.Сколько вас всего продержали в Ыныкчане?

Якунин.Четыре года, а всего с лефортовской тюрьмой и ссылкой будет семь с половиной лет. Я после Лефортова не могу ездить в тесных лифтах — боязнь замкнутого пространства. И еще я дал себе слово в Ыныкчане, если выйду на свободу, пить только чифирь, очень сладкий и с конфетами.

Я.Пейте, Глеб Палыч. Это чифирек. Это сахар. Это конфеты, а вот и водочка.

Якунин.С Богом, поехали. Мы все учились в Иркутском сельскохозяйственном. Я, Эшлиман, Мень. Мень приобщил нас к религии. И мы стали священниками. Какой это был скандал! Уже тогда всех нас взяли на заметку.

Я.Я помню в 60-м году ваше послание к патриарху Алексию I.