«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Удивительное, быстро настающее, разом забирающее внутрь себя настроение возникает при чтении этого фрагмента рассказа Ирины Ситкиной. Рассказа на первый взгляд довольно неуклюжего, прерывистого, сбивчивого. Рассказа, где его информационные куски разложены как-то порознь, однако картина складывается живая, протяженная, рельефная, дискурсивно вполне определенная. В этом настроении соединяются тревога, сожаление, невозвратность, ощущение печального конца, покорная смиренность. В текущих житейских практиках это сложное настроение, как правило, упрятывается. Оно инстинктивно стряхивается. Дай ему разгуляться – и человек враз выбит из жизненной колеи. И поэтому оно редуцируется, быстро перебираясь в упрощенный, стандартный набор рядовых человеческих реакций. Для этой операции даже придуман некий риторический механизм, известное восклицание: «Да не бери в голову!» Эта оборонительно-защитная формула подталкивает к побегу из этого бытийного пейзажа. Или к его решительному изгнанию. Ведь в нем трудно, тревожно, смутно. Но в данном случае дискурсивный формат повествования как-то странно умиротворен – читатель может воочию наблюдать здесь глубинное свечение стойкости и ощущать некую ободряющую опору, материализовавшуюся в неведомо как сгустившихся квантах смирения, принимающего понимания и превозмогающего вытерпливания. И читатель незаметно погружается здесь в уже знакомый по прежним крестьянским нарративам дискурс успокоительного уравновешивания. В нем парадоксально сочетаются, с одной стороны, мимолетные жизненные пустяки и, с другой – поистине трагедийные, тупо давящие развороты судьбы. Это тот самый вид, тип, формат дискурса, который в своем развертывании способен захватить мир целиком, принять его и разместить в нем на равных правах любые – и налаживающие, и калечащие его – мизансцены. Как это для нынешних времен диковинно! Удивителен также по своему напряженному лаконизму печальный вздох Ирины Кирилловны «поврозь положились…». На исходе жизни она жалеет не о ее невозвратности, а о том, что уже не суждено отыскаться на белом свете общему краешку кладбищенской земли, где бы рядом покоились и она, и родные ей по крови люди. Мне кажется, что в этом кратком фрагменте весьма выразительно представлен не старающийся ничего объяснить и растолковать дискурс крестьянской самодельной выделки, – с его вполне внятной неразборчивостью, с его негладкой, но непрерывно повествующей, длящейся текстуальностью, с его разорванной, но укладывающейся в наивную, не засоренную штрихами и деталями картину, складностью. И именно такого рода дискурс – дискурс неприцельного, но, по сути, снайперского выхватывания фактов и их лаконичной, синтаксически неуклюжей, но мастерской расстановки, вполне в состоянии пробиться сквозь заведомое, даже бесстрастное, даже отрешенное молчание этого рассказа. Этот дискурсивный формат – по сути своей – не нуждается в каких бы то ни было разъясняющих конструкциях. Он скупо и полнозахватно демонстрирует общую сложенность тогдашней жизни и уверенно дает слово миру, где росла, жила и трудилась Ирина Ситкина.

– Ну, я-то, видишь, – я же на тракториста. Я же там подучилась. А уж на комбайнеров, так. Года-то малые были. А нужда-то, она была у нас сразу. Ай! И шесть месяцев я проучилася, и получала 86 рублей я. Полторы сотни нам. Сто пятьдесят. Но энто там вон – на столовую, и в баню, и, там, в кино. Нас тоже гоняли строем, этих учеников. Ну, я никуда не попадала. В столовой, правда, я ела. А в кино. Как погонют нас в кино. Ежели я дорогой не выйду из строя и не уйду в общежитие, то оттель. Вот зайду в этот, в чулан (имеется в виду помещение, сени, где впускали в избу-кинозал. – В.В.): «У кого билета нет?» Скажуть: «У мине…» Хоть мужчина, хоть кто. Я сейчас вынимаю билет, отдаю и пошла назад. Я ни разу не была в кине. Как же я буду? Я – грамотная такая!? (С иронией) Я прохожу, а отвечать-то?.. Меня не спросять: «Ты была в кине?» А спросять: «Чего учила?». Со мной были трактористы и учились на шоферов. Наши же подруги, отсель. Так они уже учились. Они. Им легче учиться было. А я ничего не знала. Я только там и училася.