«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Вот так выглядит зачин разговора с Михаилом Григорьевичем. Что видно уже в нем? Чем он отличается от дискурсивного строя рассказов крестьянских «отцов»? Обращает на себя внимание некая проблескивающая аналитичность, элементы рассуждения. Это, скорее всего, след скромной школьной образованности, откуда природная восприимчивость рассказчика чуть ли не автоматически извлекает приличествующие начавшейся беседе примеры и повествовательные ходы. Это основное новшество. Но появляется еще один эффект – ориентация на слушателя. Представители поколения крестьянских «отцов» почти никогда не спрашивали о причинах моего интереса к их семейным историям. Им было довольно того, что их выслушивают, расспрашивают, сочувствуют, интересуются. Несмотря на то что я при знакомстве представлялся, что называется, по всей форме, упоминая о своей научной профессии, крестьянские «отцы» пропускали это мимо ушей. Они были совершенно равнодушны к неведомой им системе профессионально-статусных координат – для «отцов» я был просто интересующимся незнакомцем. А вот крестьянские «дети» с самого начала учитывали и неплохо понимали мой специальный исследовательский интерес. И инстинктивно подстраивались к ситуации, порой дискурсивно «важничая», нагоняя на себя деланную серьезность. Отсюда и новые обертоны в разговоре. Бороться с этим было неразумно – я страшно опасался какого бы то ни было программирования, наседания, выколачивания из рассказчиков «сведений». Мне желанна была неприхотливость, простота и естественная связанность жизненных сцеплений. Добраться до подобной дискурсивной «чистоты» можно было только одним способом – приучить себя к рассказчикам. Стать их другом, помощником в делах, советчиком, посредником в общении с местными властями. Не стесняться участвовать в их праздничных застольях, систематически обмениваться подарками, посильно нянчить внучат, помогать детям. Именно поэтому наши экспедиционные сроки измерялись не временными наездами в деревню, а несколькими годами. Такого рода тактика, поначалу обременительная в силу ее заведомой выстроенности, со временем аннигилировалась в атмосферу дружеской раскрепощенности. Со времени разговоров с крестьянскими «детьми» прошло двадцать лет, и они сами стали полноценными «отцами». Но почти ежегодно мы навещаем их, живем в их домах, посещаем могилы родни, следим за судьбами их детей, как правило, покидающих родовые отцовские гнезда. Далее – дискурс «сетевого обзора» жизненных кругов Михаила Голуба.

БЛИЖНИЙ КРУГ

Ближний круг – это близость во всем. Если поросенка зарезали, то едим его вместе. Если я попал в больницу, то лишняя рыбина, лишний кусок мяса – эти люди мне все это несут и меня проведывают. Вот что главное. И эти люди взаимозаменяемы. Они все мне близкие, одинаково. «Один за всех и все за одного» – в полном смысле этого слова. Могу про каждого рассказать.

Сергей Григорьевич Голуб, старший брат

Вот старший брат, Сергей Григорьевич. За неимением отца мы в нашем клане обязаны подчиняться старшему брату. Даже если он кое-где и не прав. Если он не прав, я могу высказать ему свое мнение, а потом уже со средним братом мы добиваемся истины, рассуждаем, кто из нас прав. Но у нас так заведено – Сережа есть Сережа! Сережа сказал: «Едем на 9 Мая в станицу Славинскую на кладбище, к предкам!» И это равносильно приказу по клану. И обжалованию этот приказ не подлежит. Хотя я и могу высказать свое мнение, не согласиться с Сергеем, сослаться на болезнь.

Иван Григорьевич Голуб, средний брат