Читаем «Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности полностью

Ванька же всю жизнь по командировкам ездил, его дома часто не было, и получилось так, что дети его – какие-то обособленные. Даже его внуки если мимо нас пройдут, они не поздоровкаются. Он не знает этого. И получается, что потомство Ивана воспитано не в таких родственных чувствах, как хотелось бы и как у нас принято. А у меня даже мелюзга приучена стариков знать и уважать – не только своих, но и чужих. Это, я тебе скажу, сейчас редкость. Сейчас не всякий своих двоюродных братьев знает. (Подошел к крану, налил воды в кружку, выпил, откашлялся. – В.В.) Вот я тебе и обосновал, кто такой Ванька и кто такой Сережка. Сергей у нас специалист технический. Надо было мне сделать отопление – я поехал не к Ваньке, а к Сергею. Он нашел мне сварщика, который ему нравился. Он сам приехал и проследил, чтобы трубы не висели там и сям, а чтобы они были в куточек собраны, аккуратно. Ну, отопление сделали классно. И это заслуга Сергея. А если надо что-то украсть, что-то выгодно купить-продать, что-то выкормить, что-то где-то провернуть, поросят держать или быка вырастить, – це уже до Ивана обращаешься. Потому что Иван хозяйственным опытом был больше наделен, вооружен, чем Сергей. Я к нему еду и спрашиваю: «Ваня, как ты считаешь, вытяну я три головы свиней?..» И Ванька мне советует, учит, потому что он в этом деле эксперт. То есть мне каждый по-своему помогает. А теперь, когда они постарели, – уже они ко мне обращаются. «Миша, як ты думаешь, – сможем ли мы достать корма? Сможем ли мы поставить 30 голов крыс, пять коз?.. Вытянем или нет?..» И я уже начинаю глядеть на это дело со своей колокольни: «Так, – в Каневской воровские кормовые лавочки позакрывалися, в Привольной еще можно, по ночам, что-то привезти, спрятать, – мы же на краю станицы живем. Тот же тюк сена сбросить, мешков несколько…» Вот я все это прикину в голове, вспомню тех, которые мне помогут в этом промысле, и говорю Ивану: «Ну, оставляй, чем сможем, поможем тебе, брат!» И получается, что уже я становлюсь в нашей упряжке главным.

«Я сейчас все постепенно объясню…». «Чем больше человек независимей, тем больше он выделяется в нашей семейной ячейке…». Эти мимоходом произнесенные Михаилом Григорьевичем фразы и сам ход развертывания рассказа выглядят – если сравнивать его дискурсивную организацию с нарративами крестьянских «отцов» – необычно и даже диковинно. Там, как мы неоднократно убеждались, почти не наблюдалось намеренных, отдельно и специально организованных, разветвленных объяснений, комментариев, уточнений. Набор обстоятельств жизненного процесса воспроизводился корневыми крестьянами в основном в их элементарных, планиметрических проекциях. Дискурс выхватывания элементов повседневного бытия и их равнозначного, лишенного соподчиненности и иерархизированности, выровненного, в определенном смысле «равнодушного» выстраивания сообщал речевому пейзажу характер несколько эпический. Здесь же мы видим заметно иную картину. Повествование Михаила Григорьевича в определенном смысле напоминает что-то вроде наброска психологической прозы, где неизбежны, с одной стороны, прямые оценочные подытоживания, а с другой – налицо подробное протоколирование разнообразной феноменологической «чепухи и мелочевки». Оба этих элемента как-то разумно и спокойно складываются в некую завершенную картинку. На наших глазах возникает что-то вроде социальной стереометрии. И мы наблюдаем довольно сложно координированный объем, пространство которого поддается лишь дискурсу внимательного и подробного, многомерного сетевого обзора. А что, если бы Михаил Григорьевич не был так словоохотлив? Ах, прекрасно, что это не так! Но если самим попробовать редуцировать картину отношений трех братьев-Голубов, убрать из нее прихотливую текучесть, откачать экзистенциальный воздух, что выйдет? Голый чертеж, набросок, карандашная картинка, чем-то напоминающая архаический схематизм и царственную, пропускающую небрежность дискурсивных форматов крестьянских «отцов». Почему? Этот вопрос ставить пока рано. Посмотрим на дальнейшее развертывание дискурсивной сетевой картины.

Нина Федоровна, жена брата Сергея

Перейти на страницу:

Похожие книги

На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах
На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах

Внешняя политика СССР во второй половине XX века всегда являлась предметом множества дискуссий и ожесточенных споров. Обилие противоречивых мнений по этой теме породило целый ряд ходячих баек, связанных как с фигурами главных игроков «холодной войны», так и со многими ключевыми событиями того времени. В своей новой книге известный советский историк Е. Ю. Спицын аргументированно приводит строго научный взгляд на эти важнейшие страницы советской и мировой истории, которые у многих соотечественников до сих пор ассоциируются с лучшими годами их жизни. Автору удалось не только найти немало любопытных фактов и осветить малоизвестные события той эпохи, но и опровергнуть массу фальшивок, связанных с Берлинскими и Ближневосточными кризисами, историей создания НАТО и ОВД, событиями Венгерского мятежа и «Пражской весны», Вьетнамской и Афганской войнами, а также историей очень непростых отношений между СССР, США и Китаем. Издание будет интересно всем любителям истории, студентам и преподавателям ВУЗов, особенно будущим дипломатам и их наставникам.

Евгений Юрьевич Спицын

История
1941. Победный парад Гитлера
1941. Победный парад Гитлера

В августе 1941 года Гитлер вместе с Муссолини прилетел на Восточный фронт, чтобы лично принять победный парад Вермахта и его итальянских союзников – настолько высоко фюрер оценивал их успех на Украине, в районе Умани.У нас эта трагедия фактически предана забвению. Об этом разгроме молчали его главные виновники – Жуков, Буденный, Василевский, Баграмян. Это побоище стало прологом Киевской катастрофы. Сокрушительное поражение Красной Армии под Уманью (июль-август 1941 г.) и гибель в Уманском «котле» трех наших армий (более 30 дивизий) не имеют оправданий – в отличие от катастрофы Западного фронта, этот разгром невозможно объяснить ни внезапностью вражеского удара, ни превосходством противника в силах. После войны всю вину за Уманскую трагедию попытались переложить на командующего 12-й армией генерала Понеделина, который был осужден и расстрелян (в 1950 году, через пять лет после возвращения из плена!) по обвинению в паникерстве, трусости и нарушении присяги.Новая книга ведущего военного историка впервые анализирует Уманскую катастрофу на современном уровне, с привлечением архивных источников – как советских, так и немецких, – не замалчивая ни страшные подробности трагедии, ни имена ее главных виновников. Это – долг памяти всех бойцов и командиров Красной Армии, павших смертью храбрых в Уманском «котле», но задержавших врага на несколько недель. Именно этих недель немцам потом не хватило под Москвой.

Валентин Александрович Рунов

Военная документалистика и аналитика / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное