Я в войну работала в МТС, стендистом. Через стенд трактора пропускала, мощность двигателя устанавливала. И все ему, трактору, регулировала – клапана, зажигание, распределение. Чтоб он сразу на борозду поехал. А война идет! А стенд мой – работает, ремонт тоже идет. Моторы комбайновые ремонтирую. Теперь, заведующего мастерской, последнего, у нас взяли. Был до этого он под бронью. А теперь его взяли на войну. А тут движок встал. Вся мастерская стоит. Мне говорят: «Товарищ Шишкина, пусти, пожалуйста, движок! Станки заработают». Это было в Сокуре, в эмтээсе. Теперь, это, я говорю: «Да я не успею – у меня стенд и все такое…» А они: «Ну, ничего…» Пустила я движок, и вся мастерская работала, на мне. А люди работали все больше женщины. Женские бригады. Жили там, в Сокуре. Приезжали домой только на выходной. Теперь – пущу движок, станки токарные работают. Трактора-то надо ремонтировать, выпускать – посевная, чай, не за горами. Война идет. Меня даже в баню не отпускали, не было времени. А у меня стенд работал – на вентиляцию погон, и на трактор погон. Стану на шкив погон одевать, а сама думаю: «Да хоть бы у меня туда рука пролетела, под шкив! Бюллетень бы дали, хоть в бане помыться!» Нет, не пролетает. Я разута, раздета. Хохлы – эх, хохлы хорошие люди! – валенки мне подшили. А весной я шоферю, политотдельца вожу по тракторным и посевным отрядам. Потом, когда уборочная начинается, я сажусь на комбайный (sic! –