«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Когда в академических или учебных коммуникациях, – на конференциях, научных семинарах, в студенческих аудиториях – заходит разговор об устройстве и обыкновениях русской патриархальной крестьянской семьи, то за примерами, за развернутыми картинами приходится ходить довольно далеко – в исторические дали, в фольклор, в исследовательскую и художественную литературу. Поскольку возможность получить опыт наблюдения таких практик сегодня – всегда удача, жизненное везение и, разумеется, поучение. Повествование Михаила Голуба – тот редкий случай, когда перед нами разворачивается живой пример восходящих к семейно-родовой первообразности отношений, существующих в нынешнем мире в неизбежно усеченном, фрагментарном, но вполне угадываемом облике. Он пока что есть. И тем интереснее, тем поучительнее наблюдать здесь подробно воссоздаваемый рассказчиком живой семейно-клановый мир, который, держась на россыпи, казалось бы, неупорядоченных, спорадических, порой просто незаметных, поступков, движений и слов, обретает черты прямо-таки увесистой крепостного постройки, которой никакие внешние угрозы не страшны. Пребывать в которой значит быть без остатка втянутым в настроение итогового покоя, создаваемого непрестанным «мельтешением» бабушки Дарьи и ее родственного окружения. И этот мир, это «событие мира» (М. Бахтин) в его пестрой феноменологической наполненности конструируется, а точнее, порождается той особой интонацией, которую можно обозначить как «дискурс своего», «собственного», «родного». В нем учтены и продемонстрированы переходы и взаимовлияния разных поколенческих «подразделений» клана, в нем по достоинству оценена животворность той семейной экосистемы, которая хранит родовые привычки и обыкновения в их несокрушимом постоянстве. Чем отличается подобный дискурсивный формат от «отцовского»? От, например, рассказов Ивана Васильевича Цаплина? Мне кажется, ярко проявленной в дискурсе «детей» оценочной логикой, принимающим осознанием, выстроенной рациональностью. Причем он явно (хотя и молчаливо) противопоставлен иным семейным мирам, которые частично или полностью разбиты, либо искалечены, – противопоставлен без выпадов, инвектив, других дополнительных слов. Противопоставлен самим фактом молчания рассказчика по данному, в сущности, печальному поводу.