«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Мы только что прочли эпизод из рассказа о семейных кругах, который по характеру несколько выбивается из прежнего повествования Михаила Голуба. Он и сам говорит, что Николай Мажула теперь «в неприятели перешел», – в тот круг, который вынесен прочь из общего рисунка сети. Но эпизод все же приурочен рассказчиком к «ближнему кругу». Причина этого – своеобразная фигура свояченицы Шуры. Здесь интересно не столько феноменологическое наполнение этого фрагмента, сколько то, как трансформируется его дискурсивное устройство. Оно становится более многослойным, еще более заряженным той оценочно-рациональной логикой, какую мы наблюдали выше, в рассказе о бабушке Даше. Причем эта логика усложняется за счет сознательного и продуманно-трезвого взвешивания роли Шуры в семейной повседневности Голубов. Эта роль очень важна, хотя вполне восполнима в ее прежде всего неформально-экономической, материально-хозяйственной проекции. И в то же время она уникально-незаменима как продуктивно действующий инструмент панорамирования общей жизненной картины, каждодневно встающей перед одними и теми же глазами. Как возможность обновить и, как теперь принято выражаться, «перезагрузить» рутинность станичных жизненных практик, «чтобы не замыкаться в кругу семьи, чтобы в нем не зацикливаться…». Вряд ли подобного рода дискурсивные ходы можно было отыскать в рассказах крестьянских «отцов». Не исключено, что это один из элементов определенного, идущего из нынешней жизненной толщи, сигнала трансформации базовых характеристик традиционной семьи. В современных городских семейных практиках подобного рода позиции уже достаточно устоялись. Здесь уже давно понято и принято то, что с оттенком облегченного изумления констатировано Михаилом Григорьевичем: «Мы в тесном семейном кругу настолько друг другу осточертели за эти тридцать лет, что пойти к родному, но живущему отдельно человеку – это для души отдых и маленький праздник». «Родной, но отдельно живущий человек…» Это оценивается в нынешней деревне как неоспоримое благо – что же говорить о городе! Почуяв такое социальное настроение, современные девелоперы неслучайно и весьма активно переходят на реализацию проектов, где подавляющую долю составляют небольшие однокомнатные квартиры. В сельских южнорусских регионах роль такого отдельного жилища отдаленно играли летние кухни. Но и в этом случае семья пребывала в традиционной социальной «тесноте». Читателя также может заинтересовать вставная новелла о «транспортных перипетиях» станичников. Что здесь интересного? То, как они изложены. Здесь простодушно, но точно, в переплетенных, взаимоподдерживающих подробностях воспроизведена история человеческих отношений, замешенная на поединке тех свойств характеров, которые обозначаются формулой «умение жить». В условиях преимущественно гемайншафного станичного социума «умение жить» – не столько индивидуальная способность субъекта, сколько классическое социальное действие, в котором на авансцену выдвинуты его ценностно-рациональные и аффективные моменты. Примечательно, что такое действие описывается не иначе как в дискурсе первичной, детской по тону, амбициозности. И здесь оказываются существенно важными не столько попеременно лидирующие приобретательские поступки соперников, сколько зуд победительного, опрокидывающего, буквально «затыкающего рот» партнеру, речевого оснащения, суммирующегося в дискурсе ритуального унижения, и хотя и не смертельной, но больно задевающей за живое брани. И эти дискурсивные параметры удивительным образом преемственны речевым манерам крестьянских «отцов». Можно сказать, что это неистребимый, уходящий в древние коммуникативные опыты, приправленный перчинкой нынешних сленговых формул, способ выстраивания дискурса повседневной полемики, рутинной соседской ругани, а по сути – укрощенной публичной войны.