Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Мирлан Мусабеков отметил, что более высокие цены от продажи продуктов питания в Москве частным образом дали жителям его южного кыргызского села возможность получить значительную прибыль. Он и двое других работников из его колхоза начали вывозить продукты питания на Север, перевозя от десяти до ста тонн за один раз для продажи на крупных продуктовых базах. Мусабеков изучил рынок, чтобы начать выращивать «фермерские» товары, которые приносили бы более высокую прибыль. Москвичам особенно понравился редис, выращенный на его ферме, поскольку он «полезен для печени»[1005]. Мусабеков решил время от времени останавливаться в Москве между поставками своего хозяйства и продавать мед. Его разочаровали только продажи дынь. Качественные дыни стоили дорого, но Мусабекова раздражали покупатели, которые просили купить только один ломтик, что в Средней Азии сочли бы оскорбительным. Центр и периферия, формальная и все еще неформальная экономика объединились для обеспечения привилегированных Ленинграда и Москвы, но таким образом, что принесли конкретные выгоды отдельным гражданам южных республик.

Вездесущий рынок и уличные продажи продуктов стали главным воспоминанием Дины Атаниязовой о перестройке. Она знала от новых студентов из своего общежитиях и от семьи на Северном Кавказе, что жизнь на периферии ухудшается с 1987 г. Мусабеков отметил растущую напряженность на складах и рынках между новичками, такими как он, и другими кавказскими и среднеазиатскими торговцами, которые занимали лучшие торговые площади с конца 1970-х и до начала 1980-х гг. Новые возможности появились в связи с серией указов 1986–1988 гг., которые разрешили индивидуальную розничную продажу государственным предприятиям[1006]. Эркин Бакчиев был в числе множества новых предпринимателей, которые заключали сделки, чтобы либо продать кавказские или среднеазиатские товары в ленинградских или московских магазинах, либо купить излишки продукции оптом и отправить на Юг. Многие москвичи оценили появившиеся в середине перестройки магазины, где продавались свежие фрукты, овощи и мясо, а также консервы, часто импортные, но в два-три раза дороже, чем в государственных магазинах[1007]. Торговая деятельность расширилась до сделок с квартирами, которые тогда еще неофициально могли быть куплены и проданы[1008]. Азербайджанцы закрепились на Измайловском рынке Москвы. По словам Арифа Юнусова, они торговали автомобилями и наркотиками, используя в качестве баз рестораны «Арагви» и «Узбекистан»[1009]. Образ азербайджанца эволюционировал: из неотесанного торговца он превратился в темную и опасную фигуру. Шухрат Казбеков, узбекский фигурист, замечал: «Конфликты с азербайджанцами были всегда. Они невежливы. Они также не особо культурные. <…> Они пришли сюда и захватили рынки [в перестройку], и их отношения с русскими да и с другими национальностями стали еще хуже. Они ведут себя плохо, ведут себя так, будто им принадлежит все»[1010].

Национальная мобилизация, следовавшая за экономическими проблемами как доминантой периода перестройки, изменила настроение и состав населения Ленинграда и Москвы, хотя эти города были избавлены от кровавых акций, разразившихся на периферии СССР. Ножевые ранения, о которых вспоминала Алиева, действительно оказались единичным случаем в столице. Рафаэль Восканян хвалил политику гласности за то, что она позволила национальным группам изучать свое происхождение и культуру за пределами СССР. В 1987 г. в Москве появилась татарская организация «Нур», а в 1989 г. в Ленинграде открылся Татарский культурный центр; этнические общины в обоих городах теперь могли проводить «национальные» мероприятия в государственных культурных центрах[1011]. Открытость по отношению к религии, центральная черта гласности, проявилась в увеличении числа мусульман, молившихся в Московской мечети, что побудило ее имама обратиться к городским властям с ходатайством об увеличении штата[1012].