Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Фуад Оджагов и многие другие мигранты с Кавказа, которые преимущественно уже получили образование, имели более светлую кожу. Это и позволяло им избегать предрассудков в быту и даже прослыть русскими или славянами в учебных заведениях или на работе[575]. Внешность играла все большую роль в интеграции мигрантов, вытесняя другие характеристики, которые могли бы способствовать включению или исключению из принимающего сообщества. Общие религиозные ценности уже не играли роли: в исследовании русского национализма Николай Митрохин отмечает, что в послевоенные десятилетия идея общей христианской веры, которая когда-то связывала грузин, армян и русских, потеряла популярность[576]. А у кыргыза Мирбека Серкебаева был свой взгляд на то, почему интеграция выходцев из грузинского и армянского народов была, как кажется, более легкой. Повторив представления о советских национальных иерархиях в ранний период, он утверждал, что эти два кавказских народа «достигли цивилизованности раньше нас, [среднеазиатов]»[577]. Он ссылался на то, что государственный дискурс относительно положения наций в дружбе народов был довольно устойчивым, а также привел конкретный пример: в Москве русские гораздо чаще посещали грузинские и армянские рестораны, чем рестораны азербайджанской или среднеазиатской кухни. Маркерами того, насколько какая-то группа людей была близка или же чужда местному населению, выступали одновременно фенотип, национальность и соответствие современной культуре[578]. Чарльз Кист-Адад из Ганы в 1980-х гг. учился в Москве, он отмечал, что в случае африканцев цвет кожи влиял на интеграцию: североафриканцы, которые, по его мнению, могли сойти за выходцев из Средней Азии, в меньшей степени подвергались дискриминации. На отношения с принимающим сообществом могли влиять и другие факторы, в том числе лояльность их страны «делу коммунизма»[579].

Непривычные имена также могли спровоцировать нетерпимость со стороны местных жителей. И потому, как пишет Оксана Карпенко, достаточно светлокожие татары по приезде в Ленинград или Москву брали русские имена: Камиль, например, становился Колей[580]. Иногда, если их дети рождались в Москве, они давали ребенку русское имя и добивались – как правило, с помощью взятки, – чтобы в свидетельстве о рождении была указана национальность «русский (ая)», даже если ни один из родителей не был русским по происхождению[581]. Но такое решение могло привести к неприятным последствиям. Один татарин в ходе исследований делился воспоминанием, что, когда его преподаватель узнал о его происхождении, он стал высмеивать его за русское имя, унижая перед другими студентами. Атаниязова также вспоминала о насмешках русских над какими-то коллегами, если «обнаруживалось», что при русском имени или национальности (по паспорту) они были нерусского происхождения[582]. Оджагов вспоминал, что люди часто думали, что он русский, благодаря тому (как он считал), что он получил образование в ведущей русскоязычной школе Баку и был довольно светлокожим. Но часто лица москвичей омрачались, как только они слышали, что он азербайджанец[583]. Так что некоторые действия мигрантов, направленные на то, чтобы выйти за рамки своих национальностей, которые были сформированы идеей дружбы народов, не приносили желаемого результата. Попытки побороть распространенные представления о внешности как о «биогенетическом» маркере национальности могли привести к оскорблениям и исключению из сообщества как взрослых приезжих, так и их детей[584].