Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Ожидание в вездесущих ленинградских и московских очередях породило множество историй мигрантов о столкновениях и оскорблениях на расовой почве. Долгое ожидание в очереди за дефицитными товарами разжигало любые трения. Эмин Газюмов рассказывал, что как-то в Москве после часа ожидания в очереди за мясом в начале 1980-х гг. толпе объявили, что хороших кусков больше не осталось – еще одна партия мяса была в пути, остальным предложили куски пожирнее. Он услышал, как кто-то агрессивно стал выкрикивать: «Понаехали!», «Черножопые!» и понял, что это относилось к его темному цвету кожи[569]. Айбек Ботоев вспоминал, что от криков «черные!» и «чурки!» в очередях и на улицах он и его друзья приходили в «бешенство от гнева» и не знали, как на них реагировать[570]. А татар больше всего оскорбляли другие эпитеты: их называли «свиным рылом» и «ослиным ухом» даже в присутствии играющих рядом детей[571]. Но в целом не требовалось никаких оскорблений, чтобы в повседневных взаимодействиях уловить нотки нетерпимости. Кыргызска Жылдыз Нуряева вспоминала, как во время обучения в аспирантуре ловила постоянные взгляды в московских автобусах, в магазинах и на улицах: она полагала, что это было вызвано ее особенно темной кожей. Ее землячка Гульнара Алиева рассказывала о многочисленных проявлениях нетерпимости – от комментариев в автобусе из-за того, что она была в платке: «Ты посмотри, Азия повсюду» – до постоянных вопросов секретарши в стоматологическом кабинете: «А, опять ты пришла»[572].

Некоторые мигранты в рассказах преуменьшали уровень нетерпимости, с которым сталкивались, чтобы подчеркнуть, что им удалось влиться в сообщество Ленинграда и Москвы. Анарбек Закиров вспоминал, что в 1970-е гг. очень легко устроился на службу в Главное управление милиции Москвы и сумел быстро дослужиться до сержанта в московском УВД. Однако он упомянул, что этого успеха он добился после того, как у него начались проблемы с учебой из-за «скрытого шовинизма» профессора Национального историко-архивного института МГУ по поводу его кыргызского происхождения. А уже во время работы в милиции происходили какие-то конфликты «на бытовом уровне». Также Закиров рассказывал о людях, которые «пытались испортить ему настроение», но постоянные вопросы о том, откуда он родом, по его словам, никак его не задевали[573]. Он охотнее фокусировался на хороших воспоминаниях, в первую очередь о том, как его сослуживцы и обычные москвичи ценили его работу и о том, как легко он заводил друзей. Его воспоминания о включении сменялись рассказами об исключении. Неоднозначное отношение Закирова к тому, как стоит относиться к дискриминации, подчеркивает, что все мигранты очень по-разному реагируют на предрассудки. То, как именно проявлялась дискриминация в случае Закирова и многих других, зависело от личного восприятия ситуации. Кроме того, нетерпимость провоцировали более широкие структурные и идеологические контексты, из-за которых более темнокожие мигранты из бывших колониальных регионов воспринимались в европейских городах как чужаки, если не как угроза для местного населения.

Изощренные попытки россиян поставить себя выше, дистанцироваться от «черных» Дина Атаниязова назвала «ироническим шовинизмом», учитывая мнимую ответственную роль россиян в дружбе народов – помогать советским согражданам из менее развитых регионов. Она оценила вклад принципа дружбы народов во взаимодействия мигрантов с официальными институтами: в этой сфере принцип способствовал относительно «нормальному» общению, поскольку ее коллеги старались избегать откровенно дискриминационных выражений или действий. Атаниязова приехала с Северного Кавказа и, как и многие другие, столкнулась с исключением из сообщества, когда, например, русские коллеги или соседи не приглашали ее присоединиться к общим занятиям или исключали из сетей профессиональных связей. Это крайне ее обижало: хотя она и ее коллеги учились в аспирантуре МГУ, на отделении востоковедения, а целью этой дисциплины было понять «Восток», русские коллеги считали, что лучше понимают культуру других стран, и принижали ее «местечковые» знания[574].