Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

С девочками, которые нянчат кукол в уголке и вплетают в волосы ленты. С девочками, которые прыгают, как воробьишки, по двору и садовым дорожкам. С теми, кто похож на полураспустившиеся бутоны. С теми, чьи щеки словно разрумянились от поцелуев первого летнего ветерка. С ангелоликими барышнями одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет. Игривыми, как котята. Улыбчивыми майскими цветками. С теми, кто только-только расцвел – пятнадцати-, шестнадцатилетними. С Сарами, Ребекками, Лиями, чьи библейские имена переложены на польский лад. У кого серые, зеленые, голубые глаза под высокими бровями, как на фресках, что раскапывают в Вавилоне и Египте. Тоненькими юными фройляйн от колодцев Хеврона. С юнгфрау из Евангелий. С чужеземными наложницами еврейских патриархов, с пустынными девушками, чьи ноздри раздуваются, чьи волосы вьются кольцами, чьи смуглые лица бледнеют от страсти. С дочерями Испании, подругами поэтов, слагавшими в Средние века вирши на иврите. С мечтательными цветами над зеркалом прудов. И с их противоположностями. С нежными блондинками, в ком еврейская страсть сочетается со славянской жизнерадостностью. С широкобедрыми, еще более жизнерадостными крестьянками с льняными косами, простыми, как нательная сорочка или черный хлеб.

Сколько же юных красавиц выросло под серым флагом нищеты и голода в гетто. Как же мы не усмотрели в этом знак надвигающейся беды? Как же не разглядели, что это цветение носит в себе погибель?

Именно они и такие же, как они, канули в бездну – наши красавицы-дочери. Именно их сорвали и растерзали в клочья.

А где же еврейские юноши? Искренние и серьезные, ретивые, как породистые кони, что бьют копытом и рвутся с места. Молодые рабочие, халуцим, ученики, прилежные в учебе, в политике, в спорте. Те, кто мечтает изменить мир к лучшему, кто несет знамя каждой революции. Молодые люди, чья горячность обрекает их на тюремные камеры. А ведь многих пытали в лагерях еще до того, как началось массовое истребление. Где другие юноши, попроще – корни рассеянного народа, сама рассудительность, полная противоположность разложению идеализма, подтачивающего ствол? Молодые люди с духом мятежным, которые, набычась, встретили указ, направленный против нашего народа.

А набожные евреи в черных лапсердаках, в своих средневековых нарядах похожие на священников. Евреи, которые были раввинами, учителями и мечтали превратить нашу земную жизнь в непрерывное изучение Торы и молитву Господу. На них первых пало презрение мясника. Их непрестанные рассуждения о мученичестве оказались не пустыми словами.

И другие евреи. Широкоплечие, с грудными голосами, крепкими руками и сердцами. Ремесленники, рабочие. Водители, грузчики. Евреи, которые ударом кулака усмиряли любого хулигана, осмелившегося сунуть нос в их квартал.

Где были вы, когда уводили ваших жен и детей, ваших пожилых матерей и отцов? Что вынудило вас бежать, точно стадо скота, испугавшееся пожара? Неужели в смятении не нашлось никого, кто указал бы вам цель? И вас унесло потоком вместе со слабыми.

А вы, хитрые и ловкие коммерсанты, благотворители в меховых полушубках и шапках. Как же вы не разоблачили убийственный обман? Отцы и матери семейств, вы, в Варшаве. Дородные лавочницы с тремя подбородками, с умными глазами, с гордыми лицами, за прилавками с грудой товаров.

И вы, другие матери. Изнуренные лоточницы, рыночные торговки. Растрепанные, хлопочущие вокруг своих детей: так хлопают крыльями беспокойные курицы на яйцах. И другие отцы, уже выбитые из седла. Торгующие сластями с хлипких столиков в гетто.

Что за безумие заставляет перечислять разные типы погибших евреев?

Деды и бабки с выводками внуков. Седовласые, с морщинистыми руками, похожими на сухие листья. Те, кто уже трепетали, готовые сорваться с ветки жизни. Им не суждено было утомленно сойти в могилу, как душам, ищущим покоя, как солнцу, что устало погружается в океан. Нет. Волею закона им перед смертью выпало видеть, как уничтожили всех, кого они породили, всё, что они построили.

Указ против детей и стариков был кромешнее и ужаснее прочих.

Те, кто чего-то стоили, и те, кто стоили меньше. Те, чьи способности совершенствовались на протяжении бесчисленных поколений. Несравненные таланты, щедро одаренные мудростью и умениями: врачи, педагоги, музыканты, художники, архитекторы. Евреи-мастеровые, портные – те, кого все знали и к кому мечтали попасть, евреи-часовщики, которым доверяли неевреи. Евреи-краснодеревщики, типографы, пекари. Великий пролетариат Варшавы. Или мне утешаться тем, что почти все вы до депортации умерли в гетто от голода и лишений?

Ах, варшавские улицы, чернозем еврейской Варшавы.

Душа моя оплакивает даже самого мелкого воришку с Крохмальной, даже самого отпетого хулигана с ножом с узенькой Милы, ведь их тоже убили за то лишь, что они евреи. Помазанные елеем и очистившиеся в братстве смерти.