Голоса за стеной

— Д-а-а-а, дела! — почесал затылок Грамотей. — Однако история эта для меня понятна. Открою вам секрет. Решил ваш Рукастый избавиться от той половины памяти, в которой хранится все, что сделал недоброго. А другую половину — ту, что помнит про хорошее, сохранить. И жить только с ней. Так ведь удобней. Вот и призвал он своего лекаря и сказал ему: «Сделай так, чтобы была у меня только одна память — про хорошее, что я сотворил. Все, что помню про себя плохого, спать мне не дает. Я уж пытаюсь хорошим загладить, но все равно память про плохое верх берет. Устал я от их борьбы». А лекарь этот травы разные знал. Сварил он отвар из семи трав и велел Рукастому пить целый месяц. Тот пил и постепенно избавлялся от ненужной ему половины памяти… Вот так оно и произошло.

— Как же быть-то теперь, посоветуй, — сказал пастушок.

Грамотей снова почесал в затылке и сказал:

— Старую память ему теперь не воротишь. Считай, пропала, утекла, как поганая вода. Теперь бы только законопатить сточные канавки его памяти, через которые он избавляется от всего плохого, что помнит, — сказал Грамотей. — Ему траву мою надо попить. Дам я тебе такой травы, а ты отвар из нее приготовь. Поднеси и скажи, что силу отвар этот прибавляет. Только знать про это, скажи ему, должны лишь двое: тот, кто дает, и тот, кто пьет. Когда узнает третий — не подействует трава. Так сказать нужно, чтобы Рукастый своему лекарю не проболтался.

— Спасибо тебе, Грамотей.

— Тут уж не за что, — ответил Грамотей. — Не должен человек жить с одной половинкой памяти. Негоже, коли забывает он про все дурное, что сделал людям. Эдак совесть отмирает. Ты уж мою травку береги, расходуй осторожно, только в случаях, когда душу человека спасать надо, память его при нем сохранить.

— Понял я тебя, Грамотей. Прощай.

И они расстались…

К весне воротился Грамотей в свою деревню.

— Королевич тебя разыскивал, — сказал ему Заумник. — Велел, как объявишься, к нему бегом бежать.

— Успею, — усмехнулся Грамотей. — А ты свое колесо все еще мастеришь?

— Мастерю. Никак только не найду вечную силу, чтоб крутила его без остановки всю жизнь. Найду, однако. И тогда станем счастье лопастями загребать. Разбогатею. Все увидят, кто я есть!

— Не ту силу ищешь. Зря только людей морочишь, — сказал Грамотей. — Вся деревня на тебя работает. Не понимают люди, что без толку время и труд свой расходуют. А ты и рад, как дармоед.

— Для них стараюсь, — ответил Заумник.

— Врешь ты, братец. И сам про это знаешь, — махнул рукой Грамотей. — Просто тщеславие свое тешишь, вот, мол, какой я умный!..

Прежде чем отправиться к Королевичу, вспахал Грамотей свой небольшой надел, засеял рожью, картошкой и коноплей. Залатал крышу, поменял сгнившие колья в изгороди. И после первого дождика, напоившего посевы, спокойно отправился во дворец к Королевичу.

Был Королевич молод, богат, умен и страшно тщеславен. В то утро призвал он к себе трех своих главных советников. Преклонились они перед ним, сидевшим на высоком троне. А у трона расхаживали хвостатые павлины. Грамотею велели стать в сторонке. Он и стоял. Мял в руках свою шапку, дивился искусству безымянных мастеров, выложивших узорным паркетом пол. Мял он свою шапку и гадал, зачем призвал его Королевич.

А Королевич посмотрел на него и сказал:

— Дошел слух до меня, что по твоему совету Рукастому память подправили. Верно?

— Верно, Королевич.

— Ловок ты. А ведь помер он, Рукастый. Совесть загрызла.

— Это уж не моя вина, — ответил Грамотей.

— Ты и с Заумником все никак не поладишь. Ведь он Колесо Счастья для народа мастерит, — хитро сощурился Королевич.

— Нельзя смастерить такое колесо, чтобы вечно само крутилось и лопастями счастье гребло, — ответил Грамотей. — Пустая затея.

— Главное, что люди верят в это, мысли их заняты надеждой, — сказал Королевич. — А ты хочешь лишить их этого. Я бы не стал мешать им.

— Как же не объяснить людям, что дорога, которой они идут, упирается в тупик? — спросил Грамотей. — Зачем же их всю жизнь морочить? А Заумник только этим и занят вот уже тридцать три года. Не дает настоящую надежду найти, не там они ее ищут.

— Все-то ты знаешь, Грамотей, — покачал головой Королевич. — И слава твоя непомерно растет. Советы твои вроде и не замечают люди, однако пользуются ими. Разве не обидно тебе?

— А пусть не замечают. Пусть считают, что своим умом дошли, — ответил Грамотей. — Лишь бы жилось им легче. Хорошо, ежели советы мои делом становятся.

— Коль хочешь, чтобы жилось им легче, прими волю мою: решил я поставить тебя сборщиком податей в моем королевстве, — усмехнулся Королевич.

— С чего бы такая милость? — усмехнулся в свой черед Грамотей.

— Потому что слывешь ты справедливым, — ответил Королевич.

— Хитришь ты, хочешь и меня вовлечь в жестокое и неправое дело.

— Это зачем же? — спросил Королевич.

— А затем, что снедает тебя собственная заносчивость и доброта других людей. Вот и опорочить их хочешь. Тебе любезны такие, как Заумник. Они показывают лишь видимость дела, видимость доброты и сеют пустые надежды. Но зато восклицают: «Вот если б я!»