Голова, полная призраков

Папа сидел за столом со склоненной головой, закрытыми глазами и сложенными руками. Его мясистые пальцы так плотно переплелись между собой, что, казалось, их больше, чем должно быть. Я дважды пересчитала костяшки на каждой из его рук, чтобы удостовериться в отсутствии лишних пальцев.

Папа долго молился над своей трапезой, вызывая этим неловкость. Он был так сосредоточен и искренен, что я ощутила потребность присоединиться к нему, хотя я волновалась, что не знаю, как и кому молиться. Как-то утром по дороге в школу он рассказал, что молитва – как беседа в голове с Богом. Я была просто рада, что он вообще со мной разговаривает, поскольку после ночи в спальне Марджори он практически ни на что не реагировал. Я спросила, кто такой Бог, если не огромный бородатый дяденька на небе. Папа начал с рассуждений, что Бог – это любовь. Это прозвучало мило, однако потом он запутался в объяснениях по поводу Иисуса и Святого Духа. Я пошутила, что у меня в голове нет места для такого количества собеседников вместо того, чтобы признаться в нежелании его больше слушать. Папа заставил меня ощутить поразительное волнение, – которое в тот момент я не могла себе объяснить, – частично потому, что я знала: на меня нельзя положиться. Меня так и подмывало рассказать маме о его проповедях и попытках обратить меня в свою веру без ее разрешения. На Марджори же я наябедничала. Я сильно утомилась от тайн и историй других людей. Папа встретил мою шутку по поводу переполненной головы смехом и сказал, что если я буду пытаться хотя бы иногда, то смогу привыкнуть к этой толпе для моего же блага.

Я осторожно положила вилку и соединила руки по примеру папы. Не успев сказать что-либо голосам в своей голове, я перехватила взгляд Марджори из-под капюшона ее толстовки. Она усмехнулась и покачала головой. Я быстренько подхватила вилку и представила, как к нам в дом прорывается йети и направляется на кухню, круша все на своем пути.

Мама решительно отказывалась смотреть на папу во время его молитвы. Она приложила одну руку ко лбу, прикрывая глаза, будто бы ее могло ослепить ярким светом.

Наконец папа поднял голову и перекрестился, касаясь лба, груди и каждого плеча. Движение было таким стремительным, как будто он выполнял его всю жизнь. Папа улыбнулся и оглядел всех нас. Мне он вдобавок еще и подмигнул. Я не была в этом сильна, поэтому ответила ему воздушным поцелуем.

Марджори издала рвотный звук. Никто не спросил у нее, как она себя чувствует – само по себе это что-то да значило. Она сказала:

– Извините. Не в то горло пошло.

– Прошу, не сиди за ужином в капюшоне.

Марджори послушалась. Когда она сняла капюшон, взгляду открылось неожиданное зрелище. Ее кожа была серой и приобрела оттенок грибов, которые росли на запутанном сплетении корней деревьев за домом. Под глазами у нее были глубокие черные круги. Черные волосы свисали с ее черепа как щупальца снулого осьминога. На подбородке и носу высыпали белые угри.

Папа спросил:

– Ну и как сегодня было в школе?

– Да как обычно, папа. Меня выбрали старостой класса, капитаном футбольной команды, самой красивой девушкой всех времен…

Мама вставила слово:

– Марджори неважно себя чувствует. Ее отправили домой, когда ей стало дурно в столовой.

– Что, снова? Бедняжка. Ты вообще в состоянии принимать пищу? Может не стоит сейчас это есть? Сара, не заставляй ее, если у нее болит живот. – Папины руки снова сложились, на этот раз перед его тарелкой.

– Я не заставляю ее, Джон. Она говорила, что ей стало лучше. Верно?

– Я в полном порядке.

– Что-то не похоже.

– Спасибо, папа. Замечательный комплимент девушке.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты знаешь, что для меня ты всегда будешь самой красивой. – Все это он произнес, будто зачитав написанные мелким шрифтом положения из гарантийного талона или инструкции по компенсации ущерба.

Я воскликнула:

– Эй!

– Ты тоже самая красивая, Мерри.

Марджори застонала. Она навернула себе на палец спагетти.

– Сейчас меня от тебя снова стошнит.

Под ногтями у нее была черная грязь. Она что, копалась во дворе? Я представила себе, как она высаживает растущих существ на заднем дворе дома.

Папа сказал:

– Ты бледненькая. Может быть, тебе стоит завтра отоспаться.

– Все будет нормально. Я не хочу больше пропускать занятия. Мне и так уже угрожают летней школой[18]. – Марджори приложила тыльную сторону ладони ко лбу. Она включила актрису, я это почувствовала. В ее речь закралось немного аристократических ноток.

Я попрактиковалась в поедании пасты без использования языка. Я всегда планировала все наперед, стараясь учитывать все непредвиденные обстоятельства.

– Не беспокойся по поводу этого. Мы сделаем все, как нужно.

Как по сигналу мы опустили взгляды на нашу скромную трапезу. Ужин был печальной метафорой того, что нам было нужно сделать.

Папа повернулся ко мне и сказал:

– Мерри! Расскажи, как у тебя сегодня прошел день. Что с тобой произошло хорошего и что заставило тебя рассмеяться?

Всегда довольная вниманием всей семьи к моей персоне, я начала: