Голова в кустах

А в куртке деньги. Никогда доселе так не актерствовала. Меняла автобус на троллейбус, троллейбус на трамвай — больница находилась на краю света, и каждому озверевшему от скуки контролеру жалобно пела про ограбивших девушку хулиганов. Одной бесчеловечной бабе удалось меня высадить. От другой отбили тронутые моей придурью пассажиры.

Но на проезд никто не подал. Дорогой я не думала о преступлениях и преступниках. Дрожала и стремилась в тепло, изредка взбадривая себя словом «автопилот». Прохожие шарахались, автомобили рядом не тормозили. Измайлов не велел мне возвращаться в снятую квартиру, дескать, разберемся с хозяйкиной платой.

Но до сухого белья и плаща было ближе, чем до управления, каких-то полчаса рысцой.

Прозрение меня не посетило. Оно мне словно по физиономии врезало. Я зажмурилась, в потемках оказалось уютнее. «Чудовищно. Брежу от холода и голода, изгойство — я пространству. мой удел», — сказала — Пить надо меньше, — отозвался лощеный тип с кейсом. Поблагодарить его за совет сил не хватило. Пришлось прислониться к витрине дорогого магазина. Некто в черном высунулся из двери и погрозил мне.

— Накинь ливрею, потом играй пальцами, — выстучали мои зубы.

Я даром обеспечиваю прозрачность стекол фигурой, тру их, потому что качает, а он хамит.

Телефон мировых стандартов был рядом, но карточка тоже осталась в куртке.

В кармане джинсов завалялся жетон. Проклиная изыски городских властей старушечьим: «Людям жрать нечего, а они хреноты понавешали», я заметалась по асфальту. Причем краем забрезжившего над равнодушием сознания отметила, что про «жратву и хреноту» в нас с рождения заложено, а вовсе не от жизненных тягот ближе к смерти возникает. Мне необходимо было связаться с Измайловым и внятно сказать: "Сторож не признал Варвару. Откуда ей тогда известно о дыре в заборе дачи Трофимовых? — И успеть крикнуть:

— Позвони Лилии Петровне Вешковой и спроси…"

Я не успела даже сформулировать, что именно. Меня за шкирку вытащили из наконец-то обнаруженного в подворотне автомата обычной конструкции и поволокли к машине. Их было двое. Общий типаж — охранник, которому я порекомендовала облачиться в ливрею. Я во всю ивановскую завопила:

— Спасите, помогите!

Согласно рекомендациям спасителей-теоретиков надо было орать: «Пожар!»

Но уж слишком глупо посреди улицы.

Вопль: «Террористы!» кажется сейчас уместнее, но эффект все равно нулевой.

Некий хорошо разогретый спиртным парень, не замечая, что более трезвые граждане метнулись в подъезды, вступился:

— Мужики, вы че?

— Глянь, обкурилась и ломанулась из дома родного чуть ли не в трусах…

Видно, при желании джинсы и свитер, влажные от осеннего дождя, можно считать одними-единственными трусами.

— Че делают суки, — переметнулся на сторону похитителей мой защитник. — Я свою раньше тоже ловил. Теперь завязал, ша.

Пока он сокрушался, меня погрузили на заднее сиденье «раздолбанной трахомы», как выражался Балков. Где ты, Сергей? Ты бы им задал трепку. Я не успела рассказать тебе, что Виталий Кропотов был с Варварой в кино, где, исполняя чьи-то указания, репетировал показанную ею позже в управлении сцену. Многого не успела. Лишь повыбивавшись, я почувствовала, насколько замерзла и намаялась. Поэтому искренне предалась критике троих пассажиров и водителя:

— Паразиты, не могли раньше схватить? Обязательно надо было вдоволь полюбоваться на мои синеющие руки и губы? У, уроды.

— Не, под кайфом, не выдрючивается, — сказал тот, кто не покидал переднего кресла.

И обернулся. Я его в первый раз видела. Впрочем, остальных тоже. Подумала:

«Еще немного — и поверю, будто наркоманка». На секунду приободрилась: может, эти люди из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков? Кого еще может волновать, под кайфом я или нет?

Только почему они направляют стопы — елки, колеса! — за город? Когда-то меня насильно катали — правда, на иномарке — вместе с бессознательным, после удара кастетом в висок, Борисом Юрьевым. Господи, тогда и вялый Борин бок служил опорой.

Я не унижусь пред тобою.

Ни твой привет, ни твой укор

Не властны над моей душою.

Знай, мы чужие с этих пор…

— Сбрендила? Стишки сочиняешь?

Уговариваешь себя гордость выказать?

Я потрясла головой. Она болела. «Выказать» — неплохо звучало. Нет, подонок, мне хотелось заставить вас говорить с шизонутой женщиной без церемоний.

Авось догадаюсь, чьи вы холуи. Как-то я пробовала неделю голодать, от шлаков избавлялась. И сделала открытие: если после продолжительной голодухи поесть, возникает состояние, похожее на приятное легкое опьянение. Оказалось, что с замерзшим и отогревшимся творится то же самое. Меня действительно неостановимо несло на треп и смех. Поэтому я пояснила:

— Не я сочиняю, Лермонтов.

— Тоже рано хлопнули…

Этого «тоже» мне было достаточно.

Я струсила. Но на последний протест четверостишием отважилась:

Получив твою меткую ярость,

Покачнусь и скажу, как актер,

Что я с бабами не стреляюсь,