Голова-жестянка

– Оленина. И, кроме того, всякие лаки, – разгружает пакеты Лена. Она знает, что одежду на обмен нести не стоит – всё равно нам не подойдут её размеры, так что мы обычно на вечеринках меняемся косметикой. Я выбираю зелёный лак.

– Намажь мне правую руку, – прошу.

Лена щурится:

– Пятьсот рублей.

– Чего?

– Ты же сама хотела бизнес-вечеринку! Так что пятьсот рублей, ясно?

– Если будешь так бычить, то никогда в жизни никому ничего не продашь, – наставляю я.

Открытый лак начинает сильно раздражать мне ноздри своим резким запахом. Надо или начать мазать, или закрыть, чтобы кисточка не высохла. Я перекладываю кисточку в левую руку и только начинаю красить, как в прихожей раздаётся звонок. Долгая трель, кто-то стоит и давит на кнопку. Сейчас Макс проснётся и пойдёт вразнос.

Я пробираюсь в прихожую, но так неуклюже, что заляпываю зелёным лаком свой пуховик на вешалке. Сегодня я просто бью все рекорды по тупости.

Смотрю в глазок. На площадке стоит Маня. Несмотря на снег на улице и на то, что с тренировки она всегда возвращается потная как лошадь, Маня без шапки. Золотые волосы блестят под лампой. Золотистые очки нетерпеливо сверкают.

– Жесть, открывай давай, – доносится голос Мани.

Я не всегда терплю, когда меня называют Жестью, но от Мани нормально, потому что мы братюни. И потому что я ей могу отомстить, я-то её в ответ называю Маньяком. Это давно повелось, я даже не помню, почему так. Маня – Маньяк, звучит похоже. А Лену мы зовём Мафией за пристрастия. Но она не откликается.

Замок щёлкает, впуская Маню внутрь. Она быстро скидывает распахнутую дублёнку прямо на пол, практически ставит её, прислонив спиной к двери. И повисает на мне, потому что соскучилась. Маня неумеренно любит обниматься (ещё и поэтому она Маньяк). Поцарапала мне очками щёку.

– Жесть! – радуется Маня. – Куда ж ты пропала? Почему так долго не виделись?

Точно долго не виделись, у неё на плечах какая-то накидка мохнатая, которую я бы никогда не позволила ей купить.

– Да как-то… Дичилась, – нахожу подходящее объяснение.

Дичиться мы с Маней любим обе. Она иногда даже в соцсети не выходит, потому что дичится. Не хочет, чтобы кто-то видел, что она онлайн. Говорит, что это ворует душевные силы. Я представила энергетического вампира, который пялится на аватарки людей и выкачивает из них энергию. Представляла недолго, а потом попробовала стряхнуть Маню с себя. Она легко отлепилась, видимо, уже насосалась моей энергии, и стала перед зеркалом поправлять волосы. Я тем временем что делаю? Правильно, вешаю неимоверно тяжёлую Манину дублёнку, Маня же сама не озаботилась этим вопросом. Ещё бы эту мохнатую гадость, то есть накидку, у неё отобрать, но она, наверное, будет кусаться. Не накидка, Маня будет кусаться. Маньяк же…

Я возвращаюсь в комнату. Лена сидит за столом, подперев голову руками. Рядом с Леной стоит трёхлитровая банка, в которой плавают мутные хлопья. Похоже на аквариум с… не знаю с чем. С какой-то органикой. Надеюсь, содержимое Лениной банки не вылезет наружу и не слопает всех вокруг.

– Это что? Огурцы солёные?

– Это маринад, мясо маринуется уже три дня, и, похоже, мама собиралась хранить его вечно, – объясняет Лена, не убирая рук от подбородка. Что-то она подавленная какая-то, будто её саму замариновали.

– У тебя утомлённый вид. Может, тебе накраситься?

– Я в этом разочаровалась, – машет рукой Лена. – Мою жизнь могут улучшить только деньги.

– Я тебе сделаю новый макияж, – врывается в разговор Маня, размахивая мохнатой накидкой. – Очень модный, модильяни называется.

– Можете брать мою косметику, я пока пойду мучить оленину, – говорю я, забирая банку.

Лена и Маня пересаживаются к трюмо, где стоят мои банки и склянки. Мой бьюти-сет. Я, кстати, тоже почти что в этом разочаровалась, в макияже. Если внутри не в порядке, макияж не помогает стать лучше. Люди любят не когда ты красивая, а чтоб ты была красивой для них. А как я могу быть для них красивой? Как я могу улыбаться специально? Не тот период в жизни, чтоб заставлять себя делать всякую ерунду. Разве что нарисовать клоунскую улыбку, вот это можно.

Я тащу подозрительно холодную банку на кухню. Лена несла мясо по морозу, в маринаде – вот сейчас я её открою, а там куски льда плавают, наверняка, наверняка. Маринад бултыхается возле моего сердца, бьётся в стеклянную стенку банки, это неожиданно пафосно и патетично. Помню, один раз съела фишбургер и колой заполировала, и нужно было быстро подниматься и куда-то спешить. Я вышла из бургерной, бегу – и внутри такое ощущение, так нехорошо мне, будто я влюбилась, а это просто кола давление повысила и бургер плохо улёгся в желудке. Мне становится смешно. Одной рукой я тащу банку, а другой смотрю в телефоне, как приготовить оленину для пиццы, и по всему выходит, что её надо варить минимум полтора часа. Дёргаю дверь на себя не глядя, она распахивается…

Макс и Даша!

Я про них забыла. Дверь открылась на всю ширину, ударилась об стену и произвела знатный грохот, но Макс и Даша по-прежнему спят. Они вообще живые?