Голубь

Но сегодня все было по-другому. Сегодня Джонатану никак не удавалось обрести свое сфинксовое спокойствие. Не прошло и десяти минут, как он уже болезненно ощущал всю тяжесть своего туловища подошвами ног. Он начал перемещать вес тела с одной ноги на другую и обратно, сбился с ритма, пошатнулся и был вынужден сделать пару мелких шагов в сторону, чтобы не дать центру своей тяжести, который он всегда до этого держал под образцовым контролем, выйти из равновесия. И тут у него еще ни с того ни с сего зачесались бедра, бока на уровне груди и затылок. Через некоторое время у него зазудел лоб, так, будто он стал вдруг сухим и шершавым, как это иногда случалось зимой ? при этом ведь сейчас было жарко, даже неуместно жарко для пятнадцати минут десятого, лоб уже так сильно покрылся испариной, как это, собственно, должно было произойти только ближе к половине двенадцатого... У него зудели руки, грудь, спина, ноги от пояса до ступней, зудело все там, где была кожа, и ему хотелось чесаться, безудержно и сильно, но это уж вовсе никуда не годилось, то, чтобы охранник чесался на виду у всех! И он глубоко вздохнул, всхорохорился, выгнул спину, расслабил ее, поднял и опустил плечи и таким образом потерся изнутри о свою одежду, чтобы доставить себе некоторое облегчение. Правда, эти необычные выгибания и подергивания опять усилили его шатание из стороны в сторону и вскоре мелких боковых шагов-выпадов стало не хватать для сохранения равновесия, и Джонатану пришлось, вопреки привычному графику, выйти из своей каменной позы еще до прибытия лимузина мсье Ределя около половины десятого, и преждевременно перейти к процессу патрулирования ? семь шагов влево, семь вправо. При этом он пытался зафиксировать свой взгляд на кромке второй ступеньки и равномерно вести его взад-вперед, точно вагончик по надежному рельсовому пути, рассчитывая на то, что эта монотонно повторяющаяся, на всем своем протяжении неизменчивая картина края мраморной ступеньки вернет его душе желаемое сфинксовое спокойствие, которое бы заставило его забыть и тяжесть тела, и зудение кожи, и вообще всю эту странную неразбериху, творившуюся в его теле и в его духе. Однако тут ничего нельзя было поделать. Вагончик то и дело сходил с пути. С каждым движением век его взгляд отрывался от проклятой кромки и прыгал на что-нибудь другое: на обрывок газеты на тротуаре, на ногу в синем носке, на женскую спину, на авоську с хлебом, на ручку внешней входной двери в банк, на красный светящийся ромб табачной рекламы на кафе напротив, на велосипед, на соломенную шляпу, на чье-то лицо... И нигде ему не удавалось закрепиться, найти новую стоп-точку, которая дала бы ему опору и ориентацию. Едва он выхватил справа соломенную шляпу, как проезжавший мимо автобус перебросил его взгляд по улице налево, чтобы уже через пару метров отдать его белому спортивному кабриолету, который снова потянул его по улице направо, где тем временем скрылась соломенная шляпа ? глаз тщетно искал ее в толпе прохожих, в потоке шляп, он зацепился о розу, раскачивавшуюся на совсем другой шляпе, отцепился, затем, наконец, опустился назад, на край ступеньки, опять не сумел успокоиться, пошел блуждать дальше, без остановок, от точки к точке, от пятна к пятну, от линии к линии... К тому же создавалось впечатление, что воздух сегодня подергивался от жары, как это бывает лишь в июле в жаркие послеобеденные часы. Перед всеми предметами дрожала прозрачная пелена. Контуры домов, уступы и коньки крыш были очерчены ослепительно ярко и вместе с тем нечетко, как будто были обтрепаны. Края сточных канавок и стыки тесаных камней тротуара, обычно выровненных как по линейке, извивались сейчас сверкающими кривыми. И женщины, казалось, сегодня были все одеты в платья кричащих цветов, они проносились мимо пылающими огнями, приковывали к себе взгляд и все-таки не задерживали его. Все вдруг потеряло свои ясные очертания, ничто не поддавалось четкой фиксации. Все колыхалось.

?Это мои глаза шалят?, ? подумал Джонатан, ? ?за ночь я стал близоруким. Мне нужны очки?. В детстве ему уже приходилось носить очки, не сильные, минус ноль семьдесят пять диоптрий слева и справа. Было весьма странно, что близорукость снова давала ему знать о себе в его возрасте. С годами люди, скорее, делаются дальнозоркими, читал он, близорукость же, наоборот, понижается. А что, если у него была вовсе не нормальная близорукость, а что-нибудь из того, что вообще нельзя было поправить очками: катаракта, глаукома, отслойка сетчатки, рак глаз или опухоль мозга, давившая на глазной нерв..?