Голубая лагуна

Сорок лет тому назад зародыш этой акулы дрейфовал по морю в форме и подобии жалкой еловой шишки, – готовая добыча для всякого, кому она могла подвернуться. Он избежал челюстей морской собаки, а челюсти рыбы-собаки – это очень широкая дверь; он избежал альбакора и кальмара: жизнь его была сплошным рядом чудесных спасений от смерти. Из миллиона таких же зародышей, появившихся в тот же год, уцелел лишь он, да еще несколько остальных.

Тридцать лет акула хранила лагуну для себя, как свирепый тигр джунгли.

Она знала пальму на рифе, когда та только лишь зарождалась от семени, и знала риф до рождения пальмы.

То, что она пожрала за это время, составило бы целую гору, а между тем она была так же чужда вражды, как меч, и столь же жестока и бездушна. Она была духом лагуны.

Эммелин закричала и указала на существо позади пловца. Он оглянулся, бросил весло и поспешил к лодке. Между тем Эммелина схватила оставшееся весло, нацелилась и метнула его лопастью вперед в акулу, теперь уже явственно видимую и близкую к пловцу.

Она никогда не могла прямо бросить камень, а между тем весло прямо, как стрела, достигло цели, на миг ошеломив хищницу.

Этого оказалось достаточно. Минуту спустя Дик ужо перекинул ногу за шкафут и был спасен. Зато весло пропало.

Глава XXI. Рука океана

В лодке не осталось ничего, что можно было бы использовать для гребли; весло же находилось от них всего лишь за несколько ярдов, но поплыть к нему означало верную смерть, а между тем их уносило прямо в море. Дик рискнул бы, несмотря на все, броситься в воду, если бы не то, что явственно видел за кормой очертания акулы, плывшей за шлюпкой с одинаковой с, ней скоростью.

Казалось, что Коко понял их тревогу. Он подлетел на воздух, описал над ними круг, потом снова спустился на корму и сел, весь нахохлившись.

Дик стоял в отчаянии, ухватившись руками за голову.

Берег отдалялся от него, голос прибоя усиливался, и он ничего не мог сделать. Мощная рука океана отнимала у них остров.

Потом внезапно маленькая лодочка вступила в бешеную скачку двух течений, стремившихся из правого и левого рукавов лагуны; шум прибоя внезапно усилился, как если бы настежь распахнули дверь.

По сторонам обрушивались буруны и кричали чайки, и на миг океан как бы поколебался, взять ли их с собой, или разбить о коралловые утесы.

Нерешимость эта длилась всего мгновение: сила отлива победила силу прибоя, и подхваченная течением лодочка мирно выплыла в море.

Дик бросился рядом с Эммелиной, которая сидела на дне шлюпки, прижав ребенка к груди. При виде отдалявшейся земли мудрая в своем инстинкте птица поднялась на воздух. Трижды она описала круг над уплывающей лодкой, затем, как прекрасный, но неверный дух, направилась к берегу.

Глава XXII. Вместе

Остров медленно скрылся из виду; на закате он был всего лишь следом, пятном на юго-западном горизонте.

Это было перед новолунием, и маленькая лодочка уплыла из светлого заката в мир смутных лиловых сумерек и продолжала теперь плыть иод светом звезд.

Эммелина, прижав ребенка к груди, прислонилась к своему спутнику: оба молчали. Все чудеса их краткой жизни завершились этим заключительным чудом – этим совместным уходом из мира Времени, этим странным путешествием – куда?

Теперь, когда первый испуг миновал, они не испытывали ни огорчения ни страха. Они были вместе. Будь что будет, ничто не может их разлучить; даже если они уснут, чтобы не проснуться более, они уснут вместе. Другое дело, если бы один был взят, а другой оставлен.

Как будто эта мысль посетила их в одну и ту же минуту, они повернулись друг к другу, и губы их и души слились в единой мечте, в то время как на безветренном небосводе бездна перекликалась с бездной вспышками звездного света, горевшего и пылавшего, как острый меч Азраила.

В руке у Эммелины был стиснут последний и наиболее таинственный из всех даров приютившего их таинственного мира, – ветка с красными ягодами.

Книга III

Глава I. «Безумный Лестрэндж»

На тихоокеанском побережье его знали как «Безумного Лестрэнджа». Однако он не был помешан, он только был человеком с навязчивой идеей. Его преследовало видение: видение двух детей и старого моряка, плывущих в маленькой лодке по широкому синему морю.

Когда шедший в Папеэте «Араго» наткнулся на баркасы «Нортумберлэнда», он застал живых людей только лишь на первом из них. Капитан Лефарж был безвозвратно помешан; состояние Лестрэнджа казалось безнадёжным, ужасные переживания в лодках и потеря детей сделали его, казалось бы, беспомощной развалиной; матросы пострадали меньше, и несколько дней спустя уже бродили на солнышке по палубе. Через четыре дня «Араго» встретил «Ньюкастл», шедшего в Сан-Франциско, и передал ему спасенных.

Всякий врач, который увидал бы Лестрэнджа, сказал бы, что спасти его может одно лишь чудо. Чудо это совершилось.