С тех пор, как он увидел шхуну, людей, мачты и паруса, — символ вольности, быстроты и неведомых приключений, — он сделался мрачнее и тревожнее, чем когда-либо. Возможно, что он мысленно связывал шхуну с далеким видением Нортумберлэнда, представлением об иных странах и внушаемым этими мыслями стремлением к перемене.
Он возвратился с полной корзиной, дал плодов девушке и сел рядом с ней. Кончив есть, она взяла жердочку, на которой он принес корзину, и принялась сгибать ее в форме лука, как вдруг та выскользнула у нее из рук и резко хлестнула юношу по щеке.
Мгновенно он обернулся и шлепнул ее по плечу. С минуту она смотрела на него в горестном недоумении, дыхание сперлось у нее в горле… И вдруг отдернулась какая-то завеса, простерся жезл чародея, разбился таинственный фиал. Пока она так глядела на него, он вдруг бурно стиснул ее в своих объятиях, — и остановился, ошеломленный, не зная, что ему делать. Ему сказали о том ее губы, слившиеся с его губами в поцелуе.
Раз как-то Дик влез на дерево над домом, согнал госпожу Коко с гнезда и заглянул внутрь. Там было несколько бледно-зеленых яиц. Он не стал их трогать и спустился вниз, а птица вернулась на прежнее место. Здесь птицы не боялись человека и нередко следовали за Эммелиной по лесу, подчас даже спускаясь к ней на плечо.
Время шло. Стремление Дика к скитаниям исчезло, и тревога его души улеглась. Дело в том, что нигде на свете он не нашел бы ничего лучшего, чем здесь, на острове.
Теперь уже на рифе более не прохаживался дикарь с бессловесной подругой по пятам, — на смену им явились два человеческих существа, любящих друг друга. В трогательной попытке украсить свое жилище, они посадили у двери голубой вьюнок и провели его плети над входом.
Дик более не говорил с Эммелиной краткими, отрывистыми фразами, как бы обращаясь к собаке; со своей стороны, она почти отрешилась от странной скрытности, угнетавшей ее с детства, и открыла ему свою душу. Странная эта была душа, — душа мечтателя, почти поэта. В ней обитали смутные образы, порожденные всем тем, что ей приходилось слышать или видеть во сне, разные мысли о море и звездах, о цветах и птицах.
Дик слушал ее, как слушают журчанье ручейка; его практический ум не разделял ее грез, но разговор ее был ему приятен. Иной раз он подолгу смотрел на нее, любуясь ее черными, блестящими волосами, ее маленькими ушками, похожими на белые раковины. Долгие часы они просиживали так, забывая о времени, в тени хлебного дерева, с верхушки которого смотрели на них ясноглазые птицы.
Любовь не мешала Дику быть деятельным. Он с прежним рвением предавался рыбной ловле. Рядом с грядкой таро он выкопал другую, — лопату он смастерил из одной из скамеек шлюпки, — и засеял ее семенами дынь, найденных в лесу; перекрыл крышу. Одним словом, они работали настолько, насколько это возможно в подобном климате. Как любишь возвращаться на старое место, чтобы воскресить память об отрадном или печальном впечатлении, так и они теперь возвращались в долину идола и подолгу просиживали в тени его. Невозможно выразить словами, как радостно было прогуливаться вдвоем в лесу, открывать новые цветы, сбиваться с пути и снова попадать на дорогу.
Дик неожиданно наткнулся на Любовь и не мог нарадоваться своей находке.
Однажды он услыхал странный звук на дереве над домом и влез посмотреть. Звук исходил из гнезда, временно оставленного госпожой Коко, и походил на задыхающееся хрипение. Из гнезда торчало четыре разинутых клюва птенцов, которые так сильно разевали их, что можно было заглянуть к ним в самый зоб. Это были дети Коко. Пройдет год, и эти безобразные комки пуха преобразятся в красивых птиц цвета сапфира, с сизым хвостом, кораллово-красным клювом и умными блестящими глазами. Несколько дней тому назад каждый из птенцов был еще заключен в бледно-зеленом яйце. А еще за месяц до того их не было вовсе.
Что-то ударило Дика по шее. Это мать возвратилась к птенцам. Он отодвинул голову, и она, не долго думая, принялась набивать им зобы.
XXX. Исчезновение Эммелины
Прошло несколько месяцев. На хлебном дереве осталась одна только птица. Это был Коко. Подруга его и дети улетели. Листья за это время успели окраситься золотом и янтарем, а теперь дерево снова одевалось молодой зеленью.
Однажды утром Дик собирал свои пожитки, готовясь пойти на рыбную ловлю. В голове у него имелась полная карта лагуны: он знал все рыбные места, знал где водится морская крапива и где можно пройти вброд во время отлива. Теперь он отправлялся мили за две с половиной поперек острова, и шел туда один, так как идти приходилось трудными местами.