Голубая ода №7

И когда их взоры соединялись, а направление им придавали указующие персты двух знакомых ему капитанов, гордо восстающих над свинцовыми волнами, словно литые фигуры Вергилия и Данте в венецианской лагуне, они обращали свой взгляд в ту недоступную и немыслимую для смертных даль, где пропадают все смыслы, и где каждый из нас рано или поздно достигает великого и непроизносимого Ничто и Нигде.

Он был и гедонистом и гурманом, и в том не было его «вины», «правильные» книги, если так можно выразиться, сподвигли его на жизнь, требующую удовольствия и наслаждения от каждого прожитого дня, да что там дня, даже часа или мига.

Современность оставляла его равнодушным, в плане тех излишеств роскоши, что предлагала текущая цивилизация. Техникой и дигитальными игрушками последних моделей он не интересовался.

Его пленяли книги и библиотеки, даже никогда не существовавшие «во плоти». Он мог бы быть внучатым племянником самого Борхеса, великого всевидящего слепца из Буэнос-Айреса или правнуком Умберто Эко, если бы привередливой судьбе не было угодно соткать его тем, кем он являлся по воле Господа и родительским грехам.

Он мог спокойно с бокалом хереса и книгой в руках с наслаждением в душе и трепетом в чреслах провести целую неделю, а то и месяц, начиная со дня Святого Маврикия и, заканчивая, кануном готского Рождества. В его собственном календаре не было понедельников и четвергов, а тринадцатое число выпадало трижды в месяц вслед за шестым.

Его это не смущало, так как время при чтении течёт иначе.

Если бы перед ним случайно бывший плотник из Назареи прошёл по воде пешком, он бы и этого не заметил, по причине полного погружения в стихию печатного слова и межстрочного смысла.

Он листал страницу за страницей, годы его жизни текли вспять, вода превращалась в вино, а камни – в хлеба.

Когда посвящаешь глубокому чтению достаточно времени, это всегда даёт неожиданный результат: предрассветные крики петухов становятся похожими на шум ветра в кронах деревьев, ветряные мельницы превращаются в великанов, а одной рыбой можно накормить целую толпу голодранцев.

Протиснувшись в один из погруженных во тьму сотопортего в районе старого веницианского гетто, он оказался на аллее Лихтенталер в Бадене и сразу удивился колоссальному количеству пестрых крокусов и ярких нарциссов на лужайках. Наверное, зима прошла и стало теплей.

Он вдруг подумал о весне, о женщинах, о Гейне, о странном ощущении внезапно свалившегося на тебя счастья, когда выходишь из дома в солнечный свет и тепло, в ясное утро летнего дня, и идёшь куда-то в предвидении чего-то необычного, счастливого, что непременно должно произойти с тобой сегодня.

Зайдя в старую художественную галерею, в которой было безлюдно, он направился в зал малых голландцев, где сразу же, как вкопанный, застыл перед небольшим квадратным полотном Виллема Хеды, изображавшим сцену завтрака с крабом.

Он пристально вгляделся в картину и, словно нарушая все законы пространства и времени, проник в неё, оказавшись в небольшом, но уютном помещении, освещенном скудным северным светом.

Казалось, что хозяин вышел всего лишь на минутку, а в это время наш любопытный взгляд проник в пространство роскошной трапезной, еще хранящей следы присутствия её владельца.

И пока за цветными витражными стеклами окон просыпается с рассветом уличная жизнь Дельфта, Брюгге или Антверпена, – это нам сложно узнать точно, слишком плотно закрыты окна роскошным и массивным фламандским штофом, – мы посмотрим в отсутствии хозяина на то, что здесь происходит. Узнаем о том, как протекает тихая «жизнь вещей» в отсутствии их владельцев.

Зачастую, вещи знают о жизни и смерти гораздо больше, чем их временные владельцы: хрупкая плоскость и недолговечность стекла лучше любого профессора философии расскажет нам об эфемерности, иллюзорности и быстротечности земной жизни; блеск золотого потира и серебряного кувшина расскажут о призрачности земного богатства (здесь уместно вспомнить евангельское высказывание Га-Ноцри о том, что «Собирайте небесное богатство, а не земные дары»); сочные куски аппетитной ветчины и оранжевые дольки созревшего сыра Эдамер напомнят о чувственных радостях; жизнерадостный вид лимона с полуочищенной пористой цедрой расскажет нам о внешней красоте, внутри которой скрывается горечь.

Итак, хозяин застолья на минуту выскользнул из комнаты, возможно, он пошел на местный рынок, чтобы купить десяток остэндских сочных устриц или фунт свежего грюйера, не будем гадать, просто посмотрим на этот великолепный натюрморт, выдержанный художником в умиротворяющей зеленовато-серой тональности, глазами случайного стороннего наблюдателя.

Прежде всего обращает на себя внимание оливковая тональность обитых материей стен, а также, цвет покрывала для стола той же расцветки.