Голубая Саламандра

— Пришла пора, — глухо сказал аргур. Совсем рядом вода вскипала, дробясь о скалы. Огненные стрелы нетерпеливых соадамян ложились ближе.

— Не спешите, дети Атта! — предостерег жрец. — Пусть волна наберет силу.

Он вонзил посох из кости нарвала в доску и вытянул руки, подражая движениями волн, при этом все увеличивая амплитуду. Со стороны казалось: служитель Верхнего храма качает море, а сила его растет. Возможно, так оно и было.

Криди что-то крикнул кормчему, матросы натянули шкоты и корабль, поднимаясь на гребень волны, двинулся к берегу. Это походило на бросок под занесенный меч Цио. Нуарг вскинул руки, великим усилием изливая волю и силу, словно не Океан, а он сам нес судно. И в тот же миг снаряд катапульты угодил в корму. Камень пробил обшивку и повредил рулевое весло. Зря кормчий вопил молитвы и проклятия, налегал на рычаг: судно неумолимо влекло к скалам. Новый страшный удар расколол корпус, как ореховую скорлупу, лопнули толстые канаты такелажа, и люди посыпались в клокочущую пучину. Жестоким богам или многоруким демонам моря так было угодно: вода заливала хрипящие молитвы рты, твердыня скал да необузданная сила волн восстали против дерзких аттлийцев. Суждено погибнуть было почти всем.

Ослепнув от боли в разбитом плече, Нуарг пытался ухватить обломок мачты. Пальцы его скользили, а мокрая одежда тянула на дно. Когда он совсем смирился и видел уже золотую дорогу по ту сторону жизни, чьи-то руки пришли на помощь.

Жрец был мертв. Криди рывками сжимал его грудь: надежда вернуть друга еще долго не покидала аттлийца. Иногда он взбирался на выступ скалы, потрясая кулаками, громогласно выкрикивал проклятия в сторону удалявшихся галер. Потом сбегал вниз и, став на колени, прижимал ухо к груди жреца, желая услышать шевеление сердца. Когда солнце поднялось высоко, он обошел зажатый утесами берег, разыскивая кого-нибудь из команды. Напрасно бродил аргур, призывая товарищей: никто не отозвался, не было даже их мертвых тел. Утомленный, подавленный горем, он устроился у подножия скалы, наблюдая, как волны трепят останки корабля, прошедшего через океан, сносившего десятки бурь и обратившегося в жалкие щепки.

Не менее тяжкое испытание ожидало его впереди. Аттлиец не мог представить, как он — потомок героев, чье имя повторяли на людных пристанях, произносили с почтением во дворцах, вернется в город без корабля и команды… Легче было сгинуть со всеми, отдать свою душу в плен бессердечной Пее и там забыться. Как он докажет?! Да кто поверит ему теперь, что Леума — не плод фантазии Норна?! Что за Океаном земли населяют не только дикие племена, а есть города, пусть не такие великие, как Наон или Аттла; существуют другие законы и боги, есть тайные знания, пользу которых постиг его погибший друг?! Он не сумеет даже говорить об этом, не столько опасаясь гнева Верхнего храма, сколько не имея самих слов. Свидетельства слуг Асты о Леуме так и останутся вымыслом, вредным в глазах апологетов древних догм. Теперь его появление перед правителем выглядело смешным и в чем-то бесчестным. Единственным, что заставляло обращать взор на север, была мысль об Ардее. О, если бы ему довелось увидеть ее! Может тогда терзания не были так мучительны! Пока он жив, он не нарушит данную ей клятву. Ведь сейчас их разделяли только высокие южные горы!

Отстранившись от горьких размышлений, Криди поднялся на утес. Над волнами реяли длиннокрылые альбатросы. Ветер почти стих, и солнце согревало землю мокрую от вчерашнего ливня. Странно, но лишь сейчас аттлиец в полную силу ощутил, что он действительно стоит на родной земле, снившейся два года в грустных снах. Невзирая на многочисленные злоключения, последнюю трагедию, которая, казалось, убьет его самого, он должен был благодарить богов, позволивших продолжить земной путь, — так учили адепты дома Асты. Вспоминая негромкие и ясные слова Норна, аргур попытался вернуть себе твердость духа и снова посмотрел на тело жреца, распростертое на берегу.

Из сучьев смолистого кедра он сложил кострище, должное стать погребальным ложем Нуарга. Устлал его душистыми травами, украсил цветами ириса и побегами руты. С большим трудом он втащил тело умершего на вершину, бережно возложил на подстилку и, повернувшись к востоку, зашептал памятные слова. Криди был воин, не ведавший правил обряда, может поэтому имена предавших богов срывались с его губ, грохотали, как падающие камни. Вместо благоговения на лице была печать скорби.

Потом он поднес огонь. Запахло смолой и дымом, хвоя с треском корчилась в пламени. Когда огонь вырос, лизнул гирлянду синих цветов, жрец вдруг шевельнулся, застонал и вскочил.

— Криди — в тот же миг раздался возглас сзади.